Кошка, шляпа и кусок веревки - [16]
— Это ведь тимьян, верно? — услышала я голос Хоуп. — Ну да, дикий пурпурный тимьян! В Изе за нашим домом и чуть выше все склоны зарастают этим тимьяном, так что летом нас постоянно сопровождал его запах. Ох, Кристофер, и где только вы его разыскали?
Крис усмехнулся.
— Я решил, что сегодня нам не вредно было бы слетать на побережье. В Италии август слишком жаркий, а на Ривьере народу полным-полно. Остается Прованс? Но он, пожалуй, чересчур британский. А Флорида чересчур американская. Вот мне и подумалось: а что, если нам немного погулять по большой белой дюне в Аркашоне, которая полого спускается к берегу Атлантического океана? Или просто посидеть там в тени сосен, слушая треск сверчков и далекий гул моря? Вы, кстати, слышите шум волн?
И я действительно услышала шепот морских волн, набегающих на берег, и их негромкое шипение, когда они отступают назад, словно набрав полный рот мелких камешков; услышала стрекот сверчков, ощутила дуновение ветра над головой…
Гипноз? Не совсем; я успела заметить, как Крис включил магнитофон, всегда стоявший у нас в комнате отдыха; из четырех больших динамиков как раз и доносились звуки моря и ветра. Крис, перехватив мой взгляд, усмехнулся:
— Ну что, нравится?
Я молча кивнула: говорить я была не в состоянии.
— А еще пахнет лавандой… — мечтательно промолвила Хоуп. — Голубой лавандой, которую мы любили зашивать в подушки. И травой — скошенной травой! — и зреющими фигами…
Наверное, Крис зажег еще какие-то ароматические свечи, подумала я; впрочем, у Хоуп обоняние всегда было куда лучше моего; я-то вообще едва различала все эти запахи. Зато отлично слышала гул моря, и шум сосен, и пронзительные крики птиц в поднебесье, таком же горячем и голубом, как на фотографиях в рекламных проспектах…
А Крис, опустившись перед нами на колени, разул нас — сперва Хоуп, потом меня. Туфли у нас были неброского, разумного, коричневого цвета, не особенно красивые, конечно, зато легко снимались и надевались — такие туфли в «Медоубэнк» носили все. Крис отшвырнул их (ах, правила, правила!), и они пролетели через всю комнату, а он быстро куда-то сходил и вернулся с квадратным тазом, полным воды, которая тяжело плескалась через край. Он подставил таз с водой Хоуп под ноги и предупредил:
— Боюсь, вода в Атлантике даже летом несколько холодновата. — Только тут я увидела, что в тазу не только вода, но и довольно много плоских округлых камешков, какие часто встретишь на морском берегу. Хоуп с наслаждением опустила в воду свои босые старые ноги, и лицо ее вспыхнуло от нежданной радости.
— Ой! — вырвалось у нее. И в голосе послышались интонации пятнадцатилетней девочки, чуть задыхающейся от волнения и ярко разрумянившейся.
Крис сиял во весь рот.
— Не волнуйтесь, Буч, вечная моя любовь, — сказал он мне и снова куда-то ушел, бросив на ходу: — О вас я тоже, разумеется, не забыл.
Таз, который он принес для меня, был полон мягкого, сухого, рассыпчатого песка, который щекотал мне пальцы и слегка похрустывал под пятками. Я с наслаждением зарыла стопы в песок — ими я еще могла немного двигать, хотя с тех пор, как я ухитрялась выделывать сложные танцевальные па, прошло уже столько лет, что и вспомнить страшно, — и мысли мои унеслись в сладостные времена моего детства; мне снова было пять лет, и пляж в Брэкпуле снова был двадцать миль в длину, и летние облака казались мне клочьями чудесной сахарной ваты…
— После сытного ланча вы вряд ли успели проголодаться, — продолжал между тем Крис, — но я подумал, что надо все же попробовать предложить вам кое-что — вдруг понравится. — И откуда-то из очередной волшебной пещеры Аладдина, прятавшейся за стеной нашей гостиной, он притащил поднос с чудными яствами. — Конечно, не шампанское с черной икрой, — сказал он, — это мне не по карману, но я очень старался.
И это было заметно: там были чудесные канапе с оливками, сливочным сыром и тоненькими ломтиками семги; шоколадные пирожные и мягкое сливочное мороженое с манго и клубникой; ледяные коктейли с виски и маринованными маслинами (уж это-то было определенно против всяких правил!) и желтый лимонад; но лучше всего было то, что на подносе я не увидела ни сэндвичей с тунцом и яйцом, ни розовых «волшебных» пирожных с синтетической вишенкой!
Мне и в голову не приходило, что я настолько голодна. Мы с Хоуп прикончили все до последнего крекера! А потом снова с наслаждением шлепали по воде и песку, а Крис поднял крышку старого рояля, на котором, кроме него, по-моему, никогда никто не играл, и мы втроем спели все наши старые любимые песни: «An Eighteen-Stone Champion», «You Know Last Night» и т. п., а потом Крис и Хоуп исполнили знаменитую песню Эдит Пиаф «Non, Je Ne Regrette Rien», после чего мы обе вдруг почувствовали себя настолько усталыми, что как-то незаметно уснули, а когда проснулись, то оказалось, что Крис успел унести и пустой поднос, и тазы с водой, песком и камешками и снял со стен постеры, а с люстры — цветные подвески.
И только магнитофон был все еще включен (должно быть, Крис успел перемотать пленку, пока мы спали). Свечи он тоже унес, но в комнате еще чувствовался их аромат — скошенной травы, зреющих фиг, лаванды и тимьяна; и этот аромат совершенно перекрывал тот характерный запах, что вечно царит в «Медоубэнк»; а когда я вернулась к себе в комнату, то нашла там все принесенные им рекламные проспекты и журналы; они были аккуратно засунуты за книги, стоявшие на полке, а на книгах лежала записка от Криса.
