Кошачья свара. Мадрид, 1936 - [82]

Дон Альваро дель Валье, герцог де ла Игуалада, маркиз де Оран де Вальдивия и Саравака и испанский гранд, ощущал на своих плечах это тягостное наследие, поставившее его лицом к лицу с исторической дилеммой. Так как он не нуждался ни в уме, ни в воображении, ни в отваге и обладал кое-каким здравым смысла, он плел интриги и строил козни, но в конечном счете определенность его социального статуса ставила его на место и вынуждала усмирять в себе дурня, который полностью потерял контакт со временем и реальностью.

С этим чувством он смотрел в окно своего кабинета, и сад, словно пытаясь утешить его в этом несчастье, показывал ему нежные почки на ветвях. Не отводя глаз от окна, герцог пробормотал:

- То, о чем вы меня просите, идет вразрез с моей совестью.

Трое мужчин, стоявших за его спиной, встретили это заявление молчанием. словно зная заранее всю тщетность своей миссии, один из троих решил не отвечать. Другой с ожиданием посмотрел на того, кто до этого момента играл ведущую роль. Тот произнес понимающим тоном, который использовал с самого начала встречи:

- Иногда родина требует и не таких жертв, Альваро.

Говорящему было примерно лет пятьдесят, это был высокий человек благородной внешности, с грубыми, но интеллигентными чертами лица. Проницательный взгляд и очки в металлической оправе придавали ему вид человека умного, и, в определенной степени, он таким и был. Военный по профессии, когда республиканское правительство отправило его в отставку без видимой причины, он зарабатывал на жизнь публикацией статей в различных газетах и изданием руководства по игре в шахматы, которое заслужило высокую оценку среди сведущих и поддержку среди любителей.

Затем он был восстановлен в должности и принял на себя важные обязанности в Испании и подопечных территориях. Хоть он и не участвовал в прошлом в мятежах, но всё равно не пользовался доверием президента, который отправил его в Памплону, чтобы держать подальше от Мадрида. Они с герцогом де ла Игуалада были старыми друзьями, и потому обсуждали свои политические разногласия с горячностью и взаимным уважением. Именно он несколько дней назад позвонил герцогу из Памплоны с вопросом, правдивы ли дошедшие до него слухи. Удивленный, герцог ограничился пересказом официальной версии.

- Я пытаюсь продать кое-какое имущество, чтобы обеспечить безопасность семьи.

- А вот я слышал совсем иное, мой дорогой Альварито.

После этой краткой беседы герцог подумал, что, быть может, во избежание конфликта, равно нежелательного для обеих сторон, ему стоило бы повременить с продажей картины, к великому разочарованию Энтони Уайтлендса. А теперь генерал на всех парусах примчался в Мадрид и заявился к опечаленному герцогу в компании двух других генералов, чтобы вправить ему мозги и призвать к порядку. Герцог решил сдаться без боя.

Опасаясь, что он снова заупрямится, другой генерал решил повторить их требование в более суровых выражениях.

- Что должно быть сделано, то будет сделано. И точка.

С самого начала встречи, этот генерал держался отчужденно, сухо. Его нервозность не укрылась от пристальных взглядов, а в раздраженном голосе слышалась неясная угроза. Несмотря на это, когда настала необходимость, никто не действовал с таким же хладнокровием. Он приехал в Мадрид, как и остальные, чтобы принять участие во встрече генералов; он проделал для этого долгий путь, потому как совсем недавно правительство под руководством Асаньи отправило его на Канарские острова.

Позднее, в ходе встречи, он не сказал почти ни слова, а когда вмешивался, делал это, только чтобы охладить пыл, посоветовать вести себя осмотрительно, поставить под сомнение возможность перехода от слов к действиям. Он был самым молодым из присутствующих и меньше всех походил на военного. Низенький, толстенький, с зарождающейся плешивостью, с обвисшим лицом и высоким голосом. Он не курил, не пил, не играл в карты и не был падок на женщин.

Тот факт, что вдобавок ко всему он пользовался безграничным уважением в армии и вне ее, многое говорил о его профессиональных качествах. Асанья всегда рассчитывал на него из-за сверхъестественных организаторских способностей, а также будучи уверен, что, несмотря на глубокий консерватизм, исключительное чувство долга не позволит ему пойти против Республики. До сегодняшнего дня так и было: много раз генералу предлагали присоединиться к планам мятежников, и он всегда от них отказывался или, по меньшей мере, не давал согласия в явной форме. Его осмотрительность, контрастирующая с храбростью и решительностью в сражениях, в такой же степени выводила из себя его собратьев по оружию, в какой же была им необходима. Все соглашались, что на него можно полагаться; проблема заключалась в том, что никто не знал, можно ли в действительности на него рассчитывать и до какой степени.

Как бы то ни было, все пытались и до последнего продолжали пытаться привлечь его на свою сторону. Вплоть до фалангистов, которые питали отвращение к его заурядному внешнему виду и очевидному отсутствию идеалов, но направляли через доверенных лиц свои предложения, с неутешительными результатами: фалангистам он не ответил и тут же рассорился с посредником из-за того, что тот лез не в свои дела. Он не слушал предложений и не выдвигал их. Он отдавал приказы, выполнял полученные приказы и заявлял, что всё остальное вне его компетенции. На тот случай, если он поменяет мнение, его отправили в наиболее отдаленное и спокойное место на карте взбудораженной Испании. Генерал выразил согласие и даже радость, но возможно, в глубине души он уже вынес приговор тем, кто пытался исключить его из политической жизни.