Кошачья свара. Мадрид, 1936 - [117]

Тем, кто её близко знал, казалось, что Лили обладает уравновешенным характером, позитивным отношением к жизни, натурой весёлой, немного незрелой и наивной. На самом деле всё было наоборот. Положение ухудшало то, что ее холодный аналитический разум и горячее мятежное сердце подтолкнули ее втайне отвергнуть полученное религиозное воспитание. Теперь ей, лишенной утешения молитвы и веры в божественное вмешательство, полагающейся только на свою выносливость, казалось, что от таких сильных переживаний она сходит с ума.

В десять минут двенадцатого кто-то постучал в дверь. Лили закрыла уши ладонями, чтобы не слышать вестника трагических новостей. Через мгновение к ней вернулось самообладание, и она ответила. Горничная сообщила, что по телефону звонит отец. Лили подбежал к аппарату. Герцог говорил почти неслышно, обрывистыми взволнованными фразами. Едва сдерживая рыдания, он рассказал, что герцогиня приехала в больницу десять минут назад, оттолкнула падре Родриго, который встал между ней и постелью сына, вошла в палату и бросилась к Гильярмо, окликая его и покрывая поцелуями. И в тот же миг случилось чудо. Гильермо дель Валье открыл глаза и улыбнулся, когда узнал лицо матери. Врачи были озадачены этой необъяснимой реакцией, необъяснимой с научной точки зрения, но им пришлось заняться Пакитой, которая упала в обморок. В этой сцене неописуемой радости не хватало только Лили.

- Приезжай скорее, дочка, - воскликнул герцог. - Приезжай, чтобы вместе с нами возблагодарить Господа. И скажи Хулиану, чтобы тебя сопровождал. Сейчас на улицах опасно: боюсь, что вот-вот снова начнется стрельба и пожары.

Едва Лили успела повесить трубку, как телефон зазвонил снова. Лили снова сняла трубку, и незнакомый мужской голос спросил сеньориту Пакиту.

- Ее нет. Кто ее спрашивает?

- Друг, - ответил голос на другом конце провода. - Вы ей только передайте, что англичанин в безопасности.

Лили без сил опустилась в кресло. Горничная обеспокоено спросила, всё ли с ней в порядке. Лили ответила, что всё хорошо, и что она просит всю прислугу собраться в музыкальной комнате. Когда все собрались, она сообщила о том, что Гильермо пошел на поправку. Едва стих радостный гул, она заявила, что все должны взять четки и молиться, благодарить Господа за милосердие, а затем велела дворецкому вызвать такси и ехать вместе с ней в больницу. После этого она вернулась к себе в комнату и оделась для выхода на улицу..

Прошло никак не менее двадцати минут, прежде чем дворецкий подогнал к воротам такси. Из-за царивших в городе беспорядков многие таксисты не рисковали высовываться на улицы, чтобы не угодить в какую-нибудь историю, в которой могла бы пострадать их драгоценная машина..

- Там все полыхает, а я еще жить хочу, - высказался по этому поводу таксист.

И действительно, в небе полыхало багровое зарево далеких пожаров.

Было уже за полночь, когда они наконец добрались до Аточе, и Лили бросилась в палату, где лежал ее брат, не в силах сдержать радости. Правда, несмотря на то, что жизни молодого человека больше не угрожала опасность, он по-прежнему нуждался в постоянном наблюдении, так что не стоило пока слишком радоваться. Врачи сказали, что не исключена возможность рецидива, а кроме того, нужно было оценить последствия столь серьезных ран и необходимость хирургического вмешательства.

Лили с радостью присоединилась ко всеобщему ликованию, а затем отозвала в торону Пакиту и рассказала ей о звонке незнакомца и о том, что Энтоони в безопасности. Пакита выслушала эту новость с полным безразличием: очевидно, она уже потеряла к англичанину всякий интерес. Лили поинтересовалась, какова же причина столь внезапных перемен, а также, где пропадала герцогиня в течение столь долгого времени, что прошло между ее исчезновением и приездом в больницу.

Ответ оказался столь же простым, сколь и неожиданным.

К шестидесяти годам дон Нисето Алькала Самора планировал уйти из большой политики. Он был избран первым президентом Второй республики и занимал этот ответственный пост в течение пяти лет своей весьма насыщенной жизни. Консерватор и добрый католик, он вынужден был иметь дело с левыми и правыми силами, рабочими движениями, националистами с их требованиями, учитывать также давление со стороны церкви и армии, которая обеспечивала соблюдение общественного порядка, а также мир и единство Испании. Разумеется, все были готовы навешать на него всех собак и обвинить во всех несчастьях; а более всего его угнетали подковерные интриги, мелкая зависть и подлость, неизбежные спутники власти.

Невозможно было удовлетворить всех, вообще-то, почти все его терпеть не могли, но он гордился, что стоит на страже демократии, с упорством, дипломатично и с пылкими речами, несмотря на замыслы и бредовые идеи недоброжелателей. Теперь, тем не менее, он видел, что близится финал его карьеры. Ни его личность, ни методы не нравились Народному Фронту, а еще меньше - Мануэлю Асанье. Мысль о том, чтобы подать в отставку и, возможно, вообще покинуть политику, его огорчала, но не приводила в отчаяние: он с пессимизмом смотрел в будущее, видел приближение резни и не хотел возглавлять похороны режима, для которого сделал всё возможное и неоднократно спасал в трудный час.