Коса с небес - [7]

- Чего это вдруг закашлялся ты?

- Это взгляд жены у меня в горле застрял... Тебе кажется, что я спиваюсь? А я просто говорю-говорю на лекциях, челюсть вечером в руках приношу. Я понимаю: весь быт на тебе, но я уже купил эпоксидку! Склею Арсику сапоги. Этот клей, как самурай, - отчаянно выполняет свой долг.- и он через стол распластался к жене: - Где моя станция любимая: "Ресницы"? Далее везде...

Быт - это воплощение духа в плоть, и поэтому часто бывало, что сила какая-то носила Юлю с края на край домашнего хозяйства, ей легко было теперь, что муж не догадывался ей помогать, нельзя же от детдомовского питомца ждать, что он каждую минуту будет замечать отставшую половицу или подгнивший конек. Но сына-то он раньше каждую минуту замечал! Почему... вчера сыну четыре года исполнилось, а Сергей как-то проехал эту станцию.

- Еще Арсик меня вчера утешал: папа вспомнит, папа вспомнит! Так ты ему скажи, что вспомнил.

- Юля, так я ради кого хлопочу, тебя уговариваю! Ради сына! Мне капитана не видать, сказал начальник училища. Ты только скажи им, что больше не веришь! Если б был я какой-нибудь плотник, а я офицер. Они думают, что в случае войны на меня нельзя положиться...

Корни этого разговора таились в том, что на Стахановской уже начали сносить дома. Если мы весь длительный процесс переселения сожмем до мига, то мы увидим, как лопаются дома, лопаются и рассыпаются, как старые хитиновые панцири куколок, а люди, как бабочки, летят с захваченным дыханием в новые жилища на Нагорном. Если Юля откажется идти к генералу... то что: он получит отдельную квартиру. Но сначала нужно развестись, решил Сергей.

- Ты хочешь... все расколоть? - Юля поняла: чтобы утонуть, можно не искать воды, она уже начала тонуть, не сходя с места. Она схватилась за бутылку... угловатый кусок водки разодрал у нее все внутри, она склонилась к новехонькому белому столу (бреду местной промышленности) и прошептала нелепо, с точки зрения Сергея: - Надо было нам повенчаться.

- Не-ет, это ты семью раскалываешь, - с водочно-мягкой укоризной сказал Сергей. - У вас ведь черным по белому написано: послушание! Жена да убоится мужа своего.

Юля схватила бутылку и разбила ее о череп, но не мужа, а о череп гири в углу.

Он изобразил испуг, переплел пальцы, посмотрел на нее сквозь них, а про себя подумал: это все хорошо, пускай побуйствует.

- Ты помнишь, Юля, подполковника Арочко - ездил с нами за грибами в прошлом году? Так вот, его заставили развестись с верующей женой. И получил полковника!

- Значит, и ты променяешь жену на звездочку? Да, Сереж?

- Не на звезду, а на судьбу.

- А ты не горячись, ты подумай... с одной стороны, звание, с другой семья. В какой стороне больше судьбы? - жалким голосом спрашивала Юля, наливая мужу еще одну стопку (может, он просто недопил).

И в самом деле, после очередной стопки Сергей стал мягче, наступил многозначительно ей под столом на ногу, стал уговаривать тоскующим голосом: мол, что - пойдешь к генералу, скажешь все, что надо?!

Чтобы заткнуть наступившую тишину какой-то звуковой затычкой, она стала "громко" бросать осколки бутылки в эмалированное ведро для мусора. Затем пошла в детскую будить сына: пора в детсад. Сергей пошел следом и все нудил: что внутри - никто не проверит, ты на словах скажи, что отказываешься от всех икон и свечек...

Он это говорил вечер за вечером, а в голове у него уже так и сяк расставлялась мебель в отдельно взятой однокомнатной квартире. Независимо от жены и сына.

Юле приснилось, что ее вера - это голубая пунктирная линия со стрелкой - она движется. А Сергей пытается остановить движение, но стрелка обходит его и продолжает лететь дальше.

В душе Юли отпросилась отдельная выгородка, где все металось: надо пустить все на самотек, выждать, может, обойдется, нет, не обходится, муж снова за свое, ну, святый отче Сергие Радонежский, пропустил ты моего Сережу, а я каждое утро молюсь тебе, но на самом-то деле не мог ты ничего пропустить. Каждый сам выбирает.

За выгородкой в душе еще осталась та часть, с помощью которой Юля работала, суетилась по хозяйству и воспитывала сына. В один из сон-часов девушки из детского комбината побежали за косметикой, и Юля вдруг увязалась за ними. Ей казалось, что в зеркале ее лицо потускнело, и вот с помощью помады и туши она довела его до уровня нормальной яркости. "А для всего мира еще косметику-то не придумали, для таких вот случаев... умиротворяющую! Когда восприятие дает сбой. Если б можно было подвести облака или подкрасить тротуар! По слухам, водка может служить как подмалевок жизни... но для меня это не подходит, я знаю".

И всю вторую половину дня, после сон-часа, Расим (у Юли была старшая группа - шестилетки) ходил за нею, как Чингисхан за Европою:

- Юлия Петровна, вы сейчас так хорошо выглядите! Так хорошо-о...

- А вы сейчас очень... Юлия Петровна, красиво!

- Вы всегда так приходите, Юлия Петровна, всегда.

Видимо, горячая татарская кровь делает мальчиков рано восприимчивыми к женской красоте, в то время как русские шестилетки по-прежнему бродили по группе, и на их лицах уже читалось, что они начинают страдать от извечной и всем надоевшей тоски...