Коса с небес - [15]

- Долго объяснять... советская власть все сделала, чтоб наш род прекратился... а мы не хотим. Фамилию вот хотя бы сохраняем.

- Ну, хорошо поговорили, - с облегчением завершил беседу Генка (в глазах его был ужас: если она будет всем говорить то, что думает, то с нею сделают... сделают... а вот ничего и не сделают, сами же говорили, что нельзя ее уничтожать, а то эта "сука по небу полетит, и все полетят с должностей"). Он так поспешно убежал, что Юля поняла: она его больше не увидит никогда в жизни. Как хорошо, Генка!..

Ей принесли чаю, и юноша, подавший чашку, исчез в каком-то шкафу. Пить Юля не стала: вдруг там что-то подмешали. Вскоре пришел невысокий лысоватый человек. Видно, что он себя изрядно накрутил, потому что кипел возмущением не из собственной сердцевины, а по поверхности. Его розовые черты лица перепончато дрожали.

- Итак, известное событие с вами произошло... какого числа тысяча девятьсот восемьдесят второго года от гипотетического Рождества Христова?

Эх, сам ты гипотетический - сомнительная личность, подумала Юля. Он смотрит на меня так, словно у меня взгляд антисоветский, дыхание антисоветское и каждое движение антисоветское.

Дрожь лица перекинулась у него на голосовые связки, и он завизжал:

- Сука! Ты будешь отвечать резко, четко, без заминки?! - и он поводил кулаком возле ее подбородка, а потом схватился за сигарету.

Юлю никогда никто не называл сукой до этого мига, даже Сергей во время подпитий максимум, что мог сказать, это: "Я вам всем покажу!"

"Господи, подскажи, как спастись!" - испуганно бормотала она.

В это время кэгэбэшник, показывая, как его расстроила подлая фанатичка, щелкнул газовой зажигалкой, чтобы закурить. Вдруг высунулся длиннущий язык пламени и одним махом слизнул у мучителя ее сперва и ресницы, и брови, потом перекинулся на волосы. Запахло так, как у них на Стахановской осенью, когда резали и опаливали свиней. У Юли был пиджак на локте - еще ничего не поняв, она бросила его своему мучителю. А он сразу закутался и выбежал вслепую, вытянув руки и громко мыча от того, что припекло. Юля слышала из коридора его громкие заикания:

- Это все она, он-на! В-вс-се она...

У нее ручеек потек по спине между лопатками. Она, конечно, слышала, как здесь пытают! Что делать? И вдруг в запредельной тишине здания стали слышны какие-то нормальные слова:

- Она - зажигалка - сама...

- Валера, я так за тебя испугался!

- Слишком с-сильно я крутанул просто.

- "Скорую" вызвать?

- "Скорую" не нужно - глаз видит.

- А что болит?

- Просто ожог на лбу...

Комплексы комплексами, а где-то они кончаются. "Я вам всем покажу!", а как прихватило, так заговорили человеческими голосами, и потрясены, и сочувствуют, и готовы помочь. Ну, а с другой стороны, даже шакалы в стае не едят ослабевшего товарища... Получается, что выход один: ушибленных, закомплексованных должно быть меньше, а значит - меньше КГБ... Спецслужбы должны занять свое рабочее место - ловить шпионов, маньяков, и тогда их будут уважать.

Юля заметила, что она бессознательно приняла позу жертвы: голова набок, позвоночник согнут. Надо бы выпрямиться! Но она не смогла этого сделать тело не слушалось, замерло словно. И за какую часть ущипнуть себя, чтоб тело задвигалось?

В этот миг вошел третий - с веселым животом. Было ему лет пятьдесят: лицо-то уже книзу стекает, как бы к земле, наверху - в глазах и на лбу остатки усилий к пониманию. Он воздел руки:

- Ну, обжигающая и испепеляющая! - и изобразил веселыми короткопалыми руками, будто он возносит чашу с чем-то пузырящимся, радостным, золотым. Все будет хорошо.

И он ей поведал, что КГБ, конечно, бывает всякое, но для нее, Юли, оно нашло дядю в ФРГ. С каждым его ласковым словом весь мир вокруг все более и более вылизывался страхом, и тогда она решила гоношиться:

- КГБ - не оно, а он!

Тут молитва, задержанная мерзким страхом, пробилась сквозь эти липкие комки и заструилась опять по кругу: "Царю Небесный", "Верую", "Достойно есть", и снова "Царю Небесный"...

Он посмотрел на нее и сказал:

- Этим настроем вы мешаете нашему... вы не помогаете мне спасти вас!

Юля вдруг ясно увидела всю его внутренность, но не тело, а другую. С виду-то все как у людей: две руки, две ноги, мысли - мечты о курорте, и как ему хорошо, что в нем все привычно стекленеет во время спецбеседы. И все же Юля видела, что под толстым фиолетовым стеклом душа его бьется, разевает рот в удушье и хочет очередным толчком, самым последним, передать, что она есть.

Река пота на спине была у Юли такая: уносила силы в землю. "Для того Ты меня послал обратно, чтобы... сейчас так?"

- Ваш дядя - Ганс Лукоянофф - сейчас очень богат!

- Я не поеду в Германию, - сипло сказала Юля. - У меня здесь родные могилы.

Он секунду думал над ее очередной хитростью, потом сказал:

- Денег даст вам, по крайней мере, и вы переедете, куда хотите.

- У меня подруга в Москве.

- Вот, туда и поезжайте! А то тут вас все знают, безобразные слухи. Они и нас огорчают, мы вынуждены вас огорчать. А кому это надо?!

- Но в Москве еще больше вас... - она язык чуть не перекусила пополам, чтоб не сказать такое, после чего она уже никогда отсюда не выйдет,- таких вот работников (неловко закончила, но в рамках внешней приличности).