Корсары султана. Священная война, религия, пиратство и рабство в османском Средиземноморье, 1500-1700 гг. - [32]

Религиозный эклектизм и беспристрастное отношение к любой вере[292] особенно проявлялись в море. Доказательством послужит предпочтение пиратов отчаливать из портов по пятницам и воскресеньям[293], а также то, что они не срывали с захваченных христианских кораблей ни тех кормовых символов, которые зримо напоминали о христианстве, – скажем, изображений Марии Магдалины, святого Иакова или чистилища, – ни образов, связанных с гуманизмом и не имевших аналогов в османской культуре (таким, например, был образ Нептуна [Посейдона])[294]. Также корсары два года подряд грабили католические храмы Сталетти – однако, разбивая статуи различных святых, не трогали изваяний Григория Чудотворца. Разве это не подтверждает, что гази относились с почтением (riverenza/rispettate) к некоторым из христианских святых?[295] Кстати, Барбарос Хайреддин, наводящий ужас на Западное Средиземноморье, сжег Реджо-нель-Эмилию, но как раз в день святого Петра обошел стороной папские земли. Кто-то приписывал это уважению капудан-ы дерья к апостолам – впрочем, при этом забывая добавить, что папа был обязан своим спасением вмешательству французского адмирала[296]. Да и объяснения такого рода скорее годятся, чтобы отобразить психологию напуганных христиан, а не правду. Однако нас выручит алтарь на острове Лампедуза – он с лихвой предоставит нам все, что мы ищем.

И магометане, и христиане – все моряки, навещавшие этот пустынный остров в центре Средиземного моря, – оставляли пожертвования в здешней пещере, где в одном углу стоял алтарь, посвященный Деве Марии, а в другом – гробница мусульманского святого. Нам неизвестно, кто этот мусульманский «мурабит», однако анонимная надпись на французском языке гласит, что для него предназначались два кувшина (cruche) с оливковым маслом, которые корсары из Триполи выбросили в море, чтобы привлечь удачу[297].

Какую бы из двух религий ни исповедовали моряки, они оставляли в пещере все, что было им дорого: галеты, сыр, соль, вино, оливковое масло, порох, пушечные ядра, сабли, ружья и даже деньги. По рассказам христианского корсара Алонсо Контрераса, единственная разница между пожертвованиями на двух алтарях заключалась только в том, что на мусульманской гробнице не оставляли засоленной свинины. К сожалению, Алонсо ничего не рассказал о вине. Но эти приношения не относились к суевериям – здесь проявлялась практичность. Алтари служили почти как лавки всевозможных товаров. Кстати, эти небольшие пожертвования могли совершенно изменить судьбу тех, кто потерпел бы здесь кораблекрушение и сумел выжить в море за сотни миль от материка (как и горькую участь экипажа поврежденного судна, нашедшего укрытие у безлюдного острова).

Как вы уже поняли, если с алтарей что-то забирали, то взамен оставляли другой товар или же деньги. В конце концов накопления увозили на мальтийских галерах в сицилийский порт Трапани, где их передавали в церковь Пресвятой Девы Марии (Maria Santissima Annunziata). Система работала и на суеверии: считалось, что если кто-то похитит с алтарей деньги или же возьмет что-либо, ничего не оставив взамен, то пропадет ветер и корабли никуда не уплывут. То же самое грозило и в случае, если кто-либо, кроме мальтийцев, решит погрузить пожертвования на свой корабль или же перевезти их из церкви Девы Марии в другое место[298].

Итак, приношения передавались в христианскую церковь независимо от религиозных различий. Этому не стоит особенно удивляться, учитывая, что языческий культ Афины, распространенный среди моряков, всего лишь сменился культом Девы Марии, пришедшим вместе с христианством[299]. Безысходность перед лицом водной стихии научила моряков не пренебрегать ни одной из обожествляемых сил, способных протянуть им руку помощи. Когда буря на море не утихала, мусульманский экипаж не гнушался попросить христианских рабов помолиться на их языках. Те должны были взывать к Матери Божьей, святителю Николаю (Посейдону православных) или же к тому, кого сами посчитают нужным[300].

Еще один пример того, как религии, разделенные в имперских столицах, в крепостях суннитов-ортодоксов и в «вычищенных от плевел» книгах культурных элит, сплетались воедино на средиземноморской ярмарке свобод, бросавшей свой вызов центральным державам, – это корсар Пьетро Зелалич, проклинавший святого Николая, когда в море не удавалось выловить корабль для грабежа. Зелалич был настолько удачливым моряком, что как-то раз даже захватил и привел к берегам Мальты османский санджацкий корабль, на котором некогда был рабом. Он на глазах у всех швырял на палубу икону святого Николая и бил по ней тростью; призывал больше не молиться могущественному покровителю моряков, если тот не посылал трофеев, или же винил того в плохой погоде, – всего этого было достаточно, чтобы привести инквизицию в ярость. Однако корсар пошел еще дальше: как-то в припадке гнева он восхвалил ислам и совершил откровенное вероотступничество, ужасая выражениями вроде: «да святится Турция» (benedetta la Turchia), «да святится шариат» (Benedetta la legge de’ Turchij) и – «да здравствует Мухаммед; я семь раз обратился бы в ислам, не будь я таким старым» (