Корсары Балтики - [21]

— Не надобно мне коня, что лучше всех во степи,

— спокойно и буднично ответил Аника. — Есть у меня такой. Злато — оно саблей добывается, а и она при мне. А земля… Належится в ней вдосталь каждый из нас в свой черед.

— Чего же просить станешь?

— К тебе в дружину, князь, желаю, — сказал Аника. — Много я по границам скитался, и везде о тебе от ратных людей доброе слово слыхал. Давно мечтал под твою руку попасть, да не знал — как. Выходит

— сама судьбина меня привела тогда на двор к пое-динщикам.

— Дорогую плату ты требуешь, — не менее серьезно сказал Басманов. — Ты обо мне слыхал, а я и люди мои о тебе — нет.

— Отчего же нет, — белозубо улыбнулся Аника. — Вот этот смешливый молодец, да и друг его суровый и степенный, слыхали.

— Врешь! — в один голос воскликнули пораженные наглостью незнакомца донцы

— Не вы ли с атаманом Белым у ногайцев из полона жену купчины Инокентьева отбивать ходили? спросил Аника.

— Ну, мы, — ответил за обоих смешливый. — А тебе-то почем знать?

— А не прижали ли вас на обратном пути к реке басурмане?

— Было такое, — стал пристально вглядываться в лицо Аники второй казак. — Три дня и три ночи отбивались мы, пока они степь не подожгли. Пришлось прятаться в тростниках, ровно крысам. Порох и табак вымокли, еле до утра дожили. А девицу на скрещенных копьях держали как раз мы с Данилой. У Данилы потом рука едва не отсохла. Так и машет теперь левою.

— А утром, — докончил с улыбкой Аника, — подошли два струга с пищалями, да вдарили по нехристям.

— И вел тех молодцов крепкий атаман, — голос смешливого сделался удивительно торжественным и никак не вяжущимся со всем его малосерьезным обликом. — У него с ногайцами рать особая была, лютая. Рвал он их везде, где только находил, и не за добычу, а за просто так, потому что ногайцы. Люто бил басурман атаман Безликий.

— А почему Безликий? — спросил Басманов, переводя удивленный взор с одного донца на другого.

— Я носил тогда глухой башлык на лице, — сказал Аника. — Тому причина имелась…

— А чем докажешь, что ты и есть Безликий? — спросил Ярослав из острога, который так же слышал от донцов эту старую степную байку.

— Нам надо бабу эту зловредную искать, — сказал Басманов, нетерпеливо переступая ногами, словно стреноженный конь, рвущийся на волю, в луга и поля. — Потом станем разбираться с баснями казацкими, да с этим Аникой.

— Тут дело нешуточное, княже, — возразил ему старший из донцов. — Мы с побратимом саблю целовали Безликому. Он от нас тогда отмахнулся, дескать, воинов ему хватает, не принял службы. Но за нами долг.

Басманов только руками с досады развел. С трудом терпел он строптивых казаков, зная, что лучших воинов на Руси еще поискать надо. Знал — если уперлись, то их волами не оттащить. Только Ярослав мог держать побратимов в узде, но он сейчас в счет не шел.

— Кроме службы Безликому, — заметил смешливый, — есть и иное дело. Как выплывет сейчас, мил-человек, что самозванец ты — лучше бы не родился на свет Божий Аника-воин.

Аника, все так же медленно цедя слова, спросил у старшего, игнорируя угрозу хохотуна:

— Признаешь ли ты, Козодой, саблю, что целовал на Дону?

Старший из донцов едва не поперхнулся, когда прозвучала его кличка в Ивангороде. Здесь, под сенью Московии знали его все, включая князя и Ярослава, как Лукерия Селянинова. А с Лукерия что взять? За Козодоем же водились такие делишки, что одним вырыванием ноздрей в случае разбирательства в Разбойном Приказе дело бы не ограничилось.

— Признаю, — через силу ответил казак. Аника бережно вытащил из обтрепанных ножен довольно простой на вид клинок, изогнутый более обычного, чистый стальной полумесяц.

— Сабельку можно и с убитого снять, — сказал Басманов чуть погодя, прочитав в глазах Козодоя безмерное изумление и узнавание.

— Сабельку можно, — согласился казак, в то время как второй вдруг сорвал с головы шапку (чего никогда даже в присутствие князя не делал), — хоть и не верится мне, что нашлась бы лиходейская воля, что может самого Безликого свалить. А вот руку с мертвого не снимешь и к себе не пришьешь.

Кисть, державшая рукоять легкой восточной сабли, опричник действительно признал характерной, запоминающейся. Пальцы у Аники были тонкие, не то что девичьи, а совсем как у гусляра, не трогавшего в жизни ни топора, ни весла, ни к сохе не притрагивавшегося. Полупрозрачная, словно бы неживая рука — в пору младенцу, а не грозному атаману.

— Руку эту ногайская булава изломала-измолотила, — сказал смешливый. — Косточки срослись, но плотью так толком и не обросли. Но силища в ней неимоверная, поверь, княже.

Козодой уже потянулся к клинку с поцелуем, но Аника легким движением загнал на место саблю, по-; вернувшись к Басманову.

— Не их служба мне нужна, — сказал он, — а тебе — моя.

— Ну ты, братец, и наглец, — заключил Басманов. Впрочем, было заметно, что на него произвело неизгладимое впечатление то почтение, что оказали донцы безвестному ратнику. — А у меня все таковые, если батюшке нашему, Иоанну Васильевичу верить. Говорит — станичников да вертопрахов берешь под руку, Бога гневишь.

— Я тогда за конем пойду, — буднично сказал Аника.

— Это к нам что ли перегнать? — спросил Басманов, не зная, прикрикнуть ли на наглеца или стерпеть.