Коррозия характера - [29]

Согласно старому марксистскому представлению о классе, рабочие должны чувствовать себя «отчужденными» от производства из-за этой потери ремесла; они должны гневно поносить отупляющие их ум и чувства условия труда. Но единственный человек, которого я смог найти в пекарне, соответствовавший этому описанию, был не кто иной, как чернокожий бригадир, стоявший на самой низшей ступеньке управленческой лестницы.

Родни Эвертс, как я буду его называть, был родом с Ямайки, приехал в Бостон, когда ему было всего 10 лет. Он проделал свой путь наверх в старомодной манере: вначале — ученик, затем — квалифицированный мастер-пекарь и наконец — бригадир. Эта траектория движения вверх — итог двадцатилетнего сражения. Его навязали прежнему руководству в контексте программы по установлению расового равенства. Он испытал на себе всю каждодневную холодность старых греков, но проделал свой путь наверх, благодаря своим решимости и квалификации. «Следы» сражений видны на его теле: он ужасно толст, у него огромный излишек веса, так как от волнения у него разыгрывается аппетит. Поэтому наш разговор сначала вращался вокруг диет и различных заквасочных культур. Родни Эвертс приветствовал и смену управления, как освобождение, поскольку новая национальная компания была менее расистской по своему характеру, и технологические изменения, так как для него это уменьшало риск сердечного приступа. Он был рад и тому, что большинство греков уволилось, и тому, что взяли на работу представителей разных языковых групп. Он ответственен по положению за подбор большинства людей в цехе. Но в то же время он злится, наблюдая, как «слепо» рабочие трудятся, хотя и понимает, что низкий уровень солидарности и мастерства — это не их вина. Большинство людей, которых он выбирает, остаются в пекарне самое большее два года; особенно быстро уходят молодые рабочие, не члены профсоюза. Его раздражает, что компания отдает предпочтение вот этим не членам профсоюза: Эвертс убежден, что если бы им лучше платили, они бы оставались подольше. И еще его злит, что компания использует систему гибкого расписания как приманку для низкооплачиваемых работников. Он хотел бы, чтобы его люди находились в цехе в одно и то же время, чтобы справляться с возникающими проблемами вместе и в наилучшем виде. Переполненные браком контейнеры приводят его в ярость.

Я особенно потеплел к Родни Эвертсу, когда он высказал уверенность в том, что многие из этих проблем можно было бы решить, если бы рабочие сами владели этой пекарней. Он точно не был пассивным созерцателем неспособности рабочих самим выпекать хлеб: он по своей инициативе провел несколько семинаров по искусству хлебопечения, но их посещали только два вьетнамца, которые едва могли «отследить» его английский. Но более всего я был поражен его способностью отстраниться и увидеть вещи в истинном свете: «Когда я был учеником (Вы меня поймете), мной владела слепая ярость черного человека, — прилежный чтец Библии, он использует в своей речи библейские пассажи. — Сейчас я ясно вижу это». Эта ясность есть то, что «некий» гуманист Маркс имел в виду под «отчуждением», — несчастное, разорванное сознание, которое, однако, показывает вещи такими, каковы они есть, и место, где находится его носитель.

Но этот бригадир был один такой. Люди «под ним» не видели самих себя столь же ясно и четко. Место «отчуждения» в их восприятии ежедневной жизни в пекарне занимало безразличие. К примеру, чтобы быть сегодня принятыми на работу в пекарню, претенденты должны продемонстрировать известную компьютерную грамотность. Однако многое из этого знания они не используют в своей работе, где им нужно просто нажимать на кнопки в программе «Уиндоуз», которая составлена другими. «Печь хлеб, тачать обувь, печатать… Называйте любое — это я умею!», — сказала со смехом одна из женщин в цехе, когда мы стояли и смотрели на контейнеры с отходами. Пекари ясно осознают тот факт, что они выполняют простые, бездумные задания, делая меньше того, что они умеют. Один из итальянцев сказал мне: «Я прихожу домой и там я действительно пеку хлеб, я ведь пекарь. Здесь же я только тычу кнопки». Когда я спросил его, почему он не посещал семинар Эвертса, он ответил: «Это не имеет смысла, я же не буду заниматься этим всю оставшуюся жизнь». Снова и снова люди говорили одно и то же, только разными словами: «Я на самом деле не настоящий пекарь». Это люди, у которых чувство идентификации себя с работой очень слабо развито. Если Билл Гейтс не очень привязан к какой-то конкретной продукции, то это новое поколение безразлично к конкретным видам труда.

И это отсутствие причастности сопровождается неким смятением и неразберихой. Ненамного больше у этой многоязычной «гибкой» рабочей силы было представления о том, каково их положение в обществе. Расовые и этнические вешки для них менее значимы, чем для греков, которые здесь раньше вместе работали. «Новые рабочие» воспринимали «черного» Родни Эвертса как вполне легитимного босса: его авторитет базировался на его несомненном мастерстве. Женщины в пекарне произносили слово «феминист» с кислым выражением на лице. Когда я задавал людям тот же самый вопрос, что и 25 лет назад в исследовании: «К какому классу Вы принадлежите?» — то получал тот же самый ответ: «К среднему классу». Но теперь старые организующие подтексты ушли. (Делая это обобщение, я должен исключить из него вьетнамцев, с которыми я вынужден был говорить по-французски; своими общинными связями они напоминали мне греков, которые раньше здесь работали.)