Коррида - [27]

Когда несколькими часами ранее Пардальян проснулся, проспав пол-утра, старая Барбара, следуя приказу Хуаны, сообщила ему о просьбе, высказанной доном Сезаром: тот хотел, чтобы шевалье охранял Жиральду. Не говоря ни слова, Пардальян с озабоченным видом нацепил шпагу – ту самую, которую он подобрал на поле битвы во время своей изумительной схватки со слугами Фаусты, – и, не теряя ни минуты, спустился вниз, где и предоставил себя в полное распоряжение малышки Хуаны.

Он разместился так, чтобы преградить дорогу любому, у кого хватило бы отваги проникнуть в комнату, не испросив согласия ее хозяйки. Видя его спокойствие и уверенность, обе девушки почувствовали себя в большей безопасности, чем если бы они находились под охраной целой роты королевских гвардейцев.

Малышка Хуана, как опытная хозяйка дома, желая угодить гостю, не дожидаясь, пока шевалье ее попросит, незаметно отдала приказ служанке, и та поторопилась поставить перед Пардальяном стакан, тарелку с сухим печеньем и бутылку превосходного вувре – пенистого и игристого. Надо сказать, Хуана уже заметила у своего гостя явную слабость к этому вину.

Пардальяна очень тронуло это внимание, однако он ограничился тем, что широко улыбнулся красивой молодой трактирщице. Впрочем, улыбка эта была такой сердечной, радость, сверкавшая в его глазах, была столь явной, что Хуана не почувствовала бы себя более щедро вознагражденной, даже если бы ее долго, шумно и цветисто благодарили.

Первыми словами Пардальяна были: – А где же мой друг Чико? Что-то я его не вижу. Где же он?

Лукаво улыбаясь, Хуана произнесла весьма доверчиво:

– Неужели, господин шевалье, вы всерьез именуете своим другом такое жалкое существо, как Чико?

– Милое дитя, – проникновенно сказал Пардальян, – поверьте, я никогда не шучу с тем, что достойно уважения. Какое мне дело до того, что Чико, как вы говорите, жалкое существо? Я, слава Богу, не имею обыкновения ставить свои чувства в зависимость от социального положения тех, на кого они распространяются. Человек, предстающий перед всеми как важная персона, высокопоставленный и прославленный, владелец состояния и титулов, может показаться мне полным ничтожеством, и напротив: какой-нибудь бедняга вдруг кажется мне личностью благородной и заслуживающей почтения. Если я называю Чико другом, значит, он и есть мой друг. А если я добавлю, что я крайне редко удостаиваю людей своей дружбой, я тем самым скажу, что Чико совершенно заслуживает это звание.

– Но что же замечательного он совершил, чтобы такой человек, как вы, отзывался о нем столь похвально?

Пардальян флегматично обмакнул печенье в стакан, поболтал вино, чтобы пена была погуще, и произнес с лукавой улыбкой:

– Я же сказал вам: он храбрец. А если вы пожелаете узнать об этом побольше, как-нибудь на днях я вам расскажу, что именно он сделал, чтобы завоевать мое уважение. А пока имейте в виду, что я совершенно серьезно считаю его настоящим другом, и ответьте, пожалуйста, на мой вопрос: почему все-таки я его тут не вижу? Я считал, что он принадлежит к числу и ваших добрых друзей, моя красавица Хуана.

Хуане послышалось что-то похожее на насмешку в том, как шевалье произнес эти последние слова. Впрочем, когда речь шла о французском сеньоре, никогда ничего нельзя было сказать наверняка. Он так необычно выражался и, главное, его улыбка так озадачивала, что у него ничего нельзя было понять. А посему Хуана не стала особенно задерживаться на своих подозрениях и, сделав ребячливую гримаску, выпалила:

– Он мне досаждал, и я его выгнала!

– Ах, ах! Какое же злодеяние он совершил?

– Никакого, сеньор Пардальян, просто… он глупец.

– Глупец? Чико? Вот уж во что вы никогда не заставите меня поверить! Наоборот, он парень очень хитрый, очень умный и, как мне кажется, очень к вам привязан. Надеюсь, вы прогнали его не окончательно и вскоре я увижу его здесь.

Хуана рассмеялась:

– Да его не надо звать, он и так сам вернется. Когда я выгоняю Чико в дверь, господин шевалье, он лезет в окно, вот и все. Никогда я не встречала такого бесстыдного мальчишки, ведь он напрочь лишен самолюбия.

– С вами – возможно, – сказал Пардальян, открыто насмехаясь над тем горделивым видом, с каким были произнесены эти слова. – И все же я бы не стал придавать этому большое значение. Думается мне, что если кто-то другой, не вы, вдруг позволил бы себе обойтись с ним неуважительно, то Чико, вопреки вашим заверениям, не стал бы потакать тому, кто обращается с ним грубо.

– Надо признать, однако, что его ничего не стоит вывести из себя. Согласитесь, это говорит не в его пользу.

– Не думаю.

Хуана, казалось, была удивлена. Взгляды господина де Пардальяна находились в вопиющем противоречии с тем, что изо дня в день проповедовалось таким выразителем общественной морали, как ее уважаемый отец, достопочтенный Мануэль. Но более всего ее удивляло то обстоятельство, что она сама неуклонно приходила к такому же мнению и склонялась к образу мыслей этого загадочного и притягательного француза. Она искренне стыдилась этого, но ничего не могла с собой поделать.

– А тем временем, – продолжал Пардальян, видя, что Хуана не раскрывает рта, – а тем временем мне лично недостает Чико. Какова бы ни была его вина, я умоляю простить его, моя прелестная хозяйка.