Корректировщики - [9]

Московье

За три недели Оля очень сильно похудела. Мама отворачивалась, чтобы Оля не видела, как она плачет. Оля действительно не понимала, зачем нужно плакать, когда такая замечательная погода, и ее уже выписали из больницы.

“Психоэнергетическое истощение первой степени” — это Оля подслушала разговор мамы с докторицей. Красивое название для болезни. Тем более что от нее не появлялось противных прыщей или чесучих оспинок. Докторица долго расспрашивала маму об Олином характере, потом мама рассказала про платформу, но опять не упоминала, что Оля это предсказала. Оле стало обидно — ну почему, почему никто не верит, что она часто видит во сне то, что будет? И не только во сне. Иногда просто идет по улице и знает, что будет дальше.

А еще она знала, что мама думает про нее что-то страшное. Она не могла понять, что именно, а мама отказывалась говорить. Одно Оля поняла — она какая-то уродина. И это было очень обидно и очень больно.

Глава 2 Треснувшее зеркало.

29 октября 2081 года, среда

Селенград

— Ну что, Игорь Юрьевич, — Моравлин поднялся, — не скрою, работать с вами было очень, очень интересно.

Савельеву было грустно, и он не очень-то старался это скрыть. Обнял Моравлина, к которому за четыре года привык, как к брату:

— Не забывайте нас.

— Да уж… — Моравлин сдержанно усмехнулся.

До старта стратолета оставалось десять минут. Жена и дочь Моравлина давно ушли на посадку в сопровождении угрюмого Ильи. Парень оставался в Селенграде. Он учился на втором курсе Академии Внеземелья, уже три года работал в Службе и на этом основании считал себя взрослым. Но горечь от расставания с родителями скрыть не смог.

— Приглядите за моим балбесом, — тихо попросил Моравлин.

Савельев торопливо кивнул, стараясь не замечать боли в глазах Моравлина.

Четыре года они работали вместе. За четыре года их усилиями Бурятское региональное управление выбилось в десятку лучших по Союзу. Савельев приехал сюда майором, а через полгода будет полковником. Но останется здесь до самой пенсии. А Моравлина отзывали обратно, в Московье. На место ведущего прогнозиста Центрального управления. Реабилитировали, значит. Вместо него уже прислали молодого, по совместительству являвшегося врачом-психиатром, прогнозиста из Петербурга. Хороший парень, из настоящих евреев, — черный, кучерявый и веснушчатый, с огромными печальными глазами, наивными, как у ребенка. Как он сам говорил, “евреи бывают двух видов. Все они любят считать. Так первый вид считает деньги, второй — цифры. Из первых выходят циники-ростовщики, из вторых — романтики-ученые”. Звали его Алексей Альбертович Лихенсон. Ребята тут же перекрестили его в Лоханыча. Лихенсон совершенно не обиделся, даже обрадовался. “Когда люди дают тебе кличку, это значит, что они признали тебя своим и хотят поучаствовать в твоей судьбе. Лучшего способа соучастия, чем присвоение нового имени, еще никто за всю историю человечества не придумал. Потому-то так часто влюбленные и члены масонских лож выдумывают друг для друга необычные имена: это подчеркивает особую доверительность их отношений”, — сказал он.

— Я знаю, вы меня осуждаете за то, что я бросил сына, — неуверенно, тоскливо сказал Моравлин. — Наверное, вы правы. Только я не могу больше жить в этом страхе. Каждое утро он уходит в Академию, а я думаю: вот позвонят мне через два часа и скажут — “погиб во время инициации”. Пусть уж, если это случится, я хоть не буду видеть. Чтоб в довершение не понять, что я не могу его спасти. Больше не хочу, чтоб от меня что-то зависело.

— Вы звоните, если что, — сказал Савельев.

— Обязательно. И… вот еще что. Насчет Вещего. Я договорюсь в Центре, чтоб аппаратуру заменили. С нашей техникой все-таки шанс на удачу маловат. А рисковать нельзя. Если мы ошибемся, или не выдержим…

Савельев покачал головой. Посмотрел Моравлину в глаза:

— Мы выдержим. И мы не ошибемся.

Моравлин ушел на посадку. Савельев дождался его сына, вместе постояли, пока стратолет стартовал. Снаружи выл пронизывающий ветер, несущий тучи ледяной крупы. Подняли воротники, но, пока добрались до монорельса, соединявшего стратопорт в Улан-Удэ с Селенградом, за шиворот успело насыпаться порядочно снежных иголок. Было тоскливо и ужасно хотелось напиться.

* * *

03 марта 2082 года, вторник

Селенград

Спокойно попить чайку Илье не удалось. Приехал вдрызг расстроенный Бондарчук:

— Все.

— Что — все? — не понял Илья.

— Потеряли стихийника.

— Опять?!

Чай пить расхотелось. И настроение из неплохого превратилось в отвратительное.

— Утром был “рутовый” разряд. Слабый, на половинку ступени, — жаловался Бондарчук. — Сигнал размытый. Только и удалось определить, что в районе первого корпуса Академии. А там народу — полторы тыщи. Я, по правде говоря, рассчитывал, что у нас хоть три дня в запасе есть, обычно ж между первым пробоем и инициацией вообще неделя как минимум проходит… Илюх, ну ведь правда, да?! Всегда было время на работу. Кто ж знал, что он через шесть часов… Ну, и все. Набрал полуторную ступень и завис. И сигнал опять неровный. Там двенадцать жилых корпусов в этом месте! Локализовать — никак.

— Сколько он в Поле?