Корректировщики - [169]

— Надо же, — вздохнул Стайнберг, — ну кто бы мог подумать! Пятая ступень…

— Я склоняюсь к мысли, что его плохо тестировали в первый раз. Или из-за молодости результаты размытыми оказались. Ему всего двенадцать тогда было.

— Послушай, Иван Сергеич, я ж не для того тебя позвал, чтоб поговорить о причинах. Это ученые потом разберутся, найдут объяснение. Но это ж неважно! Для ученых эта пятая ступень — нечто отвлеченное, а для нас-то с тобой — живой человек. Я твоего Илью хорошо помню. И беспокоюсь не о том, почему у него пятая ступень всплыла, а о том, как он себя чувствует.

— Да неплохо. Сегодня выписывают его.

— Ты, наверное, дома уже торжественную встречу готовишь? Праздник на весь город?

Моравлин отвернулся. Неохотно признался:

— Илья сказал мне, что вообще не будет заезжать домой. Просил собрать его вещи и отправить в Плисецк. Прямо из госпиталя туда поедет, до отлета на Венеру в тамошней гостинице при космодроме остановится. Они уже все, кто собрался к Стрельцову, туда улетели.

— А жена твоя — что? Не сказала ему ничего?

— Лида с Иркой провожают его.

— Поня-атно… — Стайнберг постучал пальцами по столешнице. — Знаешь, Иван Сергеич, давай-ка мы с тобой начистоту. Мне б хотелось, чтобы твой сын остался на Земле. Я, конечно, еще и со Свиридовым пообщаюсь, и со Стрельцовым тоже, все равно мне в Кремле надо быть во время переговоров. С ними-то я договорюсь. Но главное тут — чтоб твой сын не заартачился. Ты мне вот что скажи: какие у него могут быть причины для конфликта со Службой?

— Да никаких вроде бы. Если только инцидент с Цыганковым. Но там его Жабин подставил по заказу Стрельцова, причем Илье это известно. А больше ничего.

— А почему он рвется на Венеру?

Моравлин долго молчал. Поморщился:

— Из-за Ольги Пацанчик, по-моему.

Стайнберг изумился:

— А мне ее отец сказал, что это она из-за твоего сына улетает! Послушай, Иван Сергеич, а ты скажи сыну, что Ольга тут останется. Ее уговорить проще. Ну пусть они вдвоем остаются, нам же лучше!

— Не уверен… На Илью очень сильное впечатление Стрельцов произвел, это тоже учитывать надо.

— Ну, со Стрельцовым я договорюсь, я уже сказал.

Стайнберг потянулся разливать коньяк.

Моравлин почувствовал раньше. И втянул голову в плечи, едва сдерживая заливавшее его ощущение неотвратимой, невосполнимой потери.

Стайнберг, отрицавший всякую возможность для некорректировщика предвидеть будущее, съежился, не понимая, что происходит, но испугавшись. Испугавшись так, как могут бояться лишь высшие офицеры Службы, и так, как они боятся лишь Поля — абстрактного или персонифицированного, в лице реал-тайм корректировщика запредельной ступени.

Воздух в комнате стал ощутимо сухим, повеяло мертвым духом пустынь.

Дверь открылась без скрипа.

Моравлин страдальчески скривился, рука сама скользнула за борт пиджака, массируя и поглаживая ребра, за которыми сердце рвалось на части. Это ничего, подумал он, нервное.

У Стайнберга нефигурально отвисла нижняя челюсть.

Гость, ухитрившийся пройти незамеченным сквозь все посты и пропускные системы, сумевший обойти даже неизбежную секретаршу, — бесшумно, с хищной грацией приблизился, пододвинул себе стул. Увидев на столе приготовленные бокалы, блюдце с лимоном и графинчик с коньяком, встал и без ключа, пальцами открыл электронный замок сейфа, достал третий бокал — себе.

И Стайнберг не посмел осадить нахала.

Он почти не изменился за семнадцать лет. Те же светлые выгоревшие волосы, ровными волнами зачесанные назад. Те же синие глаза с лукавыми искрами. Обветренные скулы с заметной сеткой корректировщицких шрамов, легкий загар. Только плечи стали массивней, взгляд жестче, от носа до губ пролегли складки, ничуть не портившие его, даже наоборот.

Стайнберг сумел, наконец, оторвать от него изумленный взгляд. Руки гостя были широкими, ровная ладонь казалась деревянной, пальцы, длинные и узловатые, принадлежали не пианисту, а человеку, не чурающемуся тяжелого физического труда. Одет он был просто — хлопчатобумажный джемпер, летние брюки, мягкие туфли. Как будто простой человек… только любой, мало-мальски наделенный чувствительностью, ощутил бы это невидимое, но вполне реальное искрение пересыхающего воздуха вокруг развитой фигуры непрошеного гостя.

Вот и случилось.

Эту мысль Моравлин гнал от себя. Всегда. Хотя и понимал, что она-то и есть единственно верная истина. Что все остальные его расчеты и прогнозы — бред. Он заставил себя забыть про него.

А ведь именно этого человека еще в школе прозвали Вещим Олегом.

Вот он-то им и был — тем самым Собирателем Племен, за которым охотилась Служба. Но принимать его в расчет было настолько страшно, что Моравлин, подобно всем прочим, утешился нелепой сказочкой о его гибели. Наверное, как много веков назад недоброжелатели утешились сказкой о смерти князя Олега. Так было удобней.

А потом уже Моравлин рассчитал вероятность появления “рута” с прямоугольным импульсом, составил прогноз, даже пострадал за ересь. Он даже сам искренне и слепо уверовал в собственную ложь. Так было нужно. Зато совесть успокоилась. Потому что он-то всегда знал: этот прямоугольный “рут” никакого