Корпус А блок 4 - [4]

- Николай, это я, Борис.

Тело зашевелилось, глаза открылись.

- Борька, привет. Во вляпался то. Тебе Пантелеймониха чего-нибудь говорила о моей болезни?

- Сказала, что ты дурак.

И вдруг губы Николая раздвинулись в улыбке.

- Так и сказала?

- Сказала. Чему ты радуешься?

- Да ничего.

- У тебя действительно что то серьезное?

- Пустяк. Натер на одном месте кожу.

- Был бы пустяк, тебя бы в эту капсулу не засунули бы.

- Ну брось ты, это излечимо. У других может быть и не прошло бы, а у меня все в порядке. Вот у Ирочки действительно кожная проблема, береги ее.

Чего это они, и Пантелеймониха, и Николай мне все жужжат про Ирку? Николай между тем, продолжал.

- Эта девочка самое хрупкое создание в отделении..., - он потянулся в капсуле и уперся ладонями в стекло. - Эх... на волю бы, вот там бы нагуляться и потом со спокойной совестью можно было бы загреметь...

- Дурак ты, действительно Пантелеймониха права.

- Борька, - он смеется, - тебе надо влюбиться по уши, тогда я тебя тоже дураком назову.

- Колька, если ты надолго здесь, тебе чего-нибудь надо? Может кому-нибудь, что-нибудь передать...

- Ничего не надо. Мне включают радио и я кайфую от музыки и политической трескотни.

Однажды он так же заболел, у него была потничка после тренировки, пошла под мышками такими красными пятнами. Мы все так за него переживали, но Пантелеймониха быстро справилась, промывая кожу слабыми щелочными растворами и подсушивая феном. Его также засунули в капсулу, но тогда он ныл, что больше дня не выдержит..., а теперь..., как меняются люди.

Вдруг Колька перестал улыбаться.

- Борис, послушай меня, если сможешь, беги от сюда. Здесь проживешь всю жизнь бездарно, там хоть мир познаешь... и отдать концы будет легче. Я сейчас много думаю... и почему здесь...

Он не успел закончить, ко мне подходит Пантелеймониха.

- Боря, все, уходи. Его сейчас сестра обрабатывать будет...

- Николай, я пошел, - кричу в микрофон. - До встречи.

Мы выходим с врачихой за дверь.

- Это действительно, безопасно, - спрашиваю ее.

Она поняла мой нелепый вопрос.

- Да, с ним будет все в порядке. Но на будущее, я все же плохо вас воспитывала, даже такой вопрос полового воспитания не дала по полной программе. Вы выросли и теперь я пожинаю первые плоды.

И тут я спросил.

- А у меня мама жива?

Она останавливается и пристально глядит мне в глаза.

- Наверно жива. Я этим не интересовалась. Когда тебя привезли сюда трехмесячного после родов, мне было абсолютно безразлично есть ли у тебя мама или нет. Меня больше интересовало другое, выживешь ли ты. Ты выжил и эти палаты стали для тебя родными.

- Скажите..., а вы мне презервативы дали..., чтобы поберечься от... этой которая прибывает...

- Может быть и от нее. Ты сегодня задаешь мне много вопросов и я тебе хочу посоветовать одно. Боря, ты уже вырос и многие вопросы можешь решить сам. С кем ты хочешь познакомиться, с кем дружить, это уже чисто твои проблемы. Я же просто хочу помочь в одном, обезопасить вас от всяких болезней...

После обеда в отделении бедлам. Из дезактивационных камер я, Семен Семенович, Федя и два санитара таскаем обработанное паром и дез растворами разнообразное имущество в 17 палату, здесь диваны, огромная кровать, шкафы, столы, стулья, чемоданы, белье. Но больше всего поразило обилие электроники, ее приносили из другой, вакуумной камеры, это шесть телевизионных установок, пульты, видеомагнитофоны, две стойки набитые блоками с многочисленными лампочками и проводами и конечно компьютер. Из дезинфекционного приемника прибыло два парня в халатах и респираторах, этих Пантелеймониха затолкала в соседнюю с палатой 17 комнату, где ребята принялись ставить электронные стойки, крепить аппаратуру на стеллажах и подсоединять компьютер...

- Это нам в подарок или как? - спросила меня Наталья, кивая на дверь, где идет монтаж оборудования.

- Это все для новенькой, что прибудет сюда.

- Богато живет, теперь, я чувствую, мы не соскучаемся.

К нам подошла Ира.

- Ребята, у нее такой диван, кровать, я не вытерпела и покачалась в них.

- Уши тебе надо надрать за это, - сурово сказал я, - там небось грубая ткань, а ты ищешь приключений.

- Но я немножечко. Вы только Пантелеймонихе не проговоритесь, а то назначит курс обследований.

Ирочке нельзя прикасаться к шерстяным и грубым тканям, чтобы не вызвать раздражение кожи. Это знает все отделение и пытается оберечь ее от непроизвольных встреч с этими тряпками.

- Как ты проникла к ней в комнату?

- Очень просто, под шкафом, что проносили санитары.

Теперь и Наташка крутит пальцем у виска.

- Дурочка, ты Ирка.

- Все, девчонки, - говорю им, - здесь мне больше делать нечего, таскать закончили, иду к себе. Мне еще надо перевести абзац из арабской поэзии

- Ой, и я пойду с тобой, Боренька, можно. Почитай мне в слух, - чуть ли не стонет Ирка, - мне так нравиться...

- И я пойду , - заявляет Наталья.

Пришлось вести всех к себе.

Перевожу и читаю Навои, девочки слушают внимательно. Ирка лежит на моей кровати и неподвижно смотрит в потолок. Наталья сидит у нее в ногах и неотрывно смотрит на меня.

- Это замечательно, - говорит она, когда я кончил переводить первые десять четверостиший. - А вы знаете, ребята, только ни кому, я тоже пишу стихи.