Корпус-3 - [4]

Время от времени накатывает сон. Я вижу себя — представляю, как разговариваю с юными людьми, молодыми копиями меня самого. Они в основном внимательно слушают — словно мне известно то, чего не знают они. Я говорю о том, что им пригодится. Я поворачиваю голову и замечаю, что некоторые из них — точнее, многие — самки.

Та малышка была юной самкой.

Девочка. Так называют юную самку человека. Дитя.

Ты учитель, дурачок. Учителя разговаривают с детьми.

— Остались ли еще дети? — спрашиваю я.

«Дети» — множественное число от «дитя».

Пора спать. Возможно, меня съедят. Возможно, я засну перед детьми, и они посмеются надо мной за то, что я такой глупый.

Кудрявая девочка будет стоять в первом ряду и смеяться громче всех.

Проснись

Из уютной норы я вылезаю не сразу. Пол и стены здесь теплые, поэтому я заснул так крепко, что задеревенел. Открывать глаза не хочется. Когда спишь, не так больно.

Стало светлее: стена, которая преградила мне путь, отъехала обратно в свою выемку, и теперь моя голова отбрасывает размытую тень. Я жмурюсь от яркого света. Внезапно по телу пробегает дрожь, и я падаю на четвереньки от страха. Однако никто на меня не набрасывается, и я не слышу ничего, кроме собственного тяжелого дыхания.

Тишина. Почти. Откуда-то доносится тихое урчание — даже скорее не звук, а вибрация в полу.

Встав на ноги, я делаю шаг вперед. Затем еще один. Прохожу за выемку — помедлив немного на тот случай, если переборка решит меня прихлопнуть. Но зарубка остается просто зарубкой. Края гладкие, зазоров нет.

Видна кровь — несколько темно-красных пятнышек на коричневой поверхности. Я перешагиваю через них. Вот и все, что осталось от малышки. Интересно, какой она была? Дети, учитель знает не все. Чудовища должны таиться во тьме, но здесь они — по крайней мере одно из них — поджидают в ярком свете. Хотя я все равно предпочитаю свет.

Остается одно — идти вперед. Я подчиняюсь только внутреннему голосу. Вот оно — истинное начало моего пути. Но кто-то ведь открыл переборку. Кто-то мне помогает.

Ты на Корабле, помнишь?

Гипотеза хорошая и хорошо сочетается с теми немногими впечатлениями, что остались у меня от Сна. Однако что это за корабль, черт побери? Похоже, он большой. Иду уже долго. Где-то холоднее, где-то теплее, здесь светло, там темно. Корабль, который хочет заснуть, но вынужден беспокойно крутиться, чтобы не закоченеть.

Ого, ничего себе мысль. Корабль — это метафора. Настоящее учительское слово; жаль, что оно заставляет меня почувствовать себя слабым.

Коридор расширяется, превращаясь в широкую трубу: потолок уходит вверх, а углы — прочь. Я пригибаюсь, вполглаза следя за тем, что творится впереди, — и вижу кучу сияющих точек, случайным образом, но довольно равномерно встроенных в поверхность. Так вот откуда берется свет — а быть может, и тепло.

Огни называются лампочки.

Пока я шел, я постоянно чувствовал легкое головокружение. Наверное, оно исчезнет, если что-нибудь съесть. Все вокруг кажется очень странным. Я кренюсь вперед, затем назад, потом вбок. Ноги отрываются от поверхности; одна из них вытягивается, случайно ударяет об пол, и я начинаю кувыркаться. Верх и низ меняются местами, и я лечу прочь по трубе, врезаясь в стенки, словно мячик. После нескольких столкновений я приспосабливаюсь к коридору — или он ко мне — и уже просто плыву по воздуху.

Унять головокружение невозможно — из-за него хочется упасть, а если низа нет, а есть только туда и сюда, то, значит, я могу сделать полный оборот и пойти — ну то есть поплыть — в обратном направлении.

Нужно следить за узорами из огней. К счастью, у меня, похоже, острое зрение, и если бы я начал разворачиваться, то сразу бы это заметил. Нет, я не разворачиваюсь.

Про сон придется забыть — до тех пор пока не вернутся верх и низ.

А теперь научимся двигаться! Размахивать руками я могу, но для полета они не предназначены. Кроме того, я голый и поэтому не могу снять рубашку, штаны, или джемпер, или еще какую-нибудь ерунду и размахивать ими как парусом. Впрочем, это скорее всего не помогло бы.

Однако здесь есть трение — первое полезное учительское слово. Отталкиваться голыми руками и ногами больно — в тех местах, где они примерзли к полу, содрана кожа, — но постепенно я узнаю, как сохранять ориентацию в пространстве, как выбирать направление движения, как скользить вдоль изогнутой трубы и как «отражаться» от стен.

Желудок успокоился — отсутствие в нем еды сыграло свою роль.

Свет розовеет, а затем приобретает синеватый оттенок. Впереди в стене есть какое-то отверстие. Примерно пятьдесят толчков и прыжков — и я у него. Отверстие ведет в большую камеру, заполненную дрейфующими предметами; часть из них имеет геометрически правильную форму. Некоторые похожи на детали какой-то структуры или машины. Оттолкнувшись ногой от стены, я беззаботно лечу к ним.

Что-то черное, широкое и огромное, покачиваясь, выплывает из ниоткуда и едва не расплющивает меня о стену. Я с трудом выбираюсь из-под хлопающих конечностей, пластин и тусклого меха. Из-под меха просачивается капля темной жидкости, подлетает к моему лицу и с легким хлюпаньем всасывает в себя мою голову. Я ничего не вижу и не могу дышать. Жидкость густая, словно сироп, у нее тяжелый, дурманяще-сладкий запах. Она разъедает кожу, а если попадет в глаза…