Коровы - [2]

— Кушай на здоровье. Не откажемся ведь мы от маминой еды, которую она специально для тебя приготовила?

Стивен взглянул на ее обрюзгшую физиономию, на темные жирные складки и нечистую кожу, на серые угри, число которых с годами увеличивалось, подобно кольцам на дереве. Седые волоски на подбородке были приглажены крошками от тысяч приемов пищи, и у нее висела сопля под носом. Он собрался с силами.

— Я это есть не могу.

Он воткнул вилку в кусок и опустил глаза, он хотел бы храбро посмотреть ей в лицо, но был бессилен вынести кошмар ее взгляда. Чудище вздохнуло и заговорило безжалостным голосом:

— И так каждый день. Каждый день одна херня.

Я, Стивен, тебе приготовила, старалась и хочу, чтобы ты поел. Она зажала вилку в кулаке и начала жрать помои на тарелке. Движения ее были медленными и ритмичными, как будто внутри ее рыхлого, обрюзгшего тела вращался какой-то сильно затянутый механизм. Жир складками весел у нее на плечах, и, жуя, она шумно дышала через нос.

— Такое дерьмо. Даже не прожарено как следует.

Зверюга выплюнула изо рта пищу и начала визжать:

— Дерьмо! Дерьмо! Ты, мудак неблагодарный!

Другой бы наизнанку вывернулся, чтобы так поесть!

Стивен крепко ухватился за ножку стула и отвечал ей так, словно его слова были лодочками, которые он пускал в бушующее море ее воплей.

— От такой жрачки другой бы сдох.

— Ах ты, сука! Жри, козел!

Ее слова лезли по грязным кафельным стенам. В этом узком пространстве за пределами мира их ярость заставляла город замолчать. Она поднялась из-за стола и стояла, ждала, когда он сдастся, в горле у нее что-то бурчало, и она стиснула зубы.

У Стивена больше не было сил сопротивляться. Ужас, охватывающий его перед гнусным чудовищем, стоящим перед ним, стирал в пыль ту маленькую баррикаду, с помощью которой он надеялся сделать утро другим. Он подцепил вилкой кусочек мяса. Желудок его содрогнулся, но, как и во всякий раз во время приема пищи, он клал еду в рот, пережевывал и проглатывал. И так, пока тарелка не опустела.

Глава третья

В автобусе, везущем его на мясокомбинат, он чувствовал себя замученным и оскверненным из-за лиц других пассажиров, откормленных на кашах и фруктах. Ему хотелось протянуть к ним руку и дотронуться, чтобы убедить себя в том, что он принадлежит к миру, который во многом похож на их мир. Но сам он знал, что это не так, и если он попытается коснуться их рукой, они отодвинутся назад, как в киношном спецэффекте.

Вместо этого он их разглядывал. Они были настолько реальнее, чем он, что вокруг них сияла аура определенности их существования. Он почувствовал, что рассыпается от солнечного света и движения автобуса, словно его контур состоял из песка или зубного порошка.

Еще в автобусе на рваных сиденьях сидели парочки и светились самыми густыми красками. Принадлежность миру, завершенность отрывали их от стекла безопасности и штампованной стали, они оказывались так близко к Стивену, что он чувствовал, как между ними течет любовь. Именно жизнь таких, как они, показывают по телевизору. Они знают правила, они играют и никогда не считают себя проигравшими.

Это были боги из какого-то другого, золотого мира. Как и у него, у них были руки, ноги, лица, выражение которых зависело от эмоций, они даже старели. Но они были выше него. Воздух, вдыхаемый ими, не был его воздухом, и свет, который падал на них, происходил от более теплого источника, нежели солнце. Он жаждал уподобиться им, влиться в массу нормальности, которая катодными волнами проходила через мертвые ночи его одиночества.

К тому времени, когда Стивен шагнул из автобуса в мертвую вонь на окраине города, там почти никого не осталось.

Глава четвертая

Мясокомбинат сидел на корточках посреди песчаной пустоши, рядом с другими заводами, сидел, скрючившись, как раненное в живот животное. Дым и пар кольцами валили из труб, расположенных по бокам, в потрескавшихся бетонных бассейнах с водой, где собирали остатки жира и сгущенный коровий ужас, отражалось желтушного цвета небо.

Непрерывно прибывали грузовики. В вагонах для скота они привозили блевоту и черные выхлопные газы, выгружали коров, которые пукали и мычали, бестолково толкались, пытаясь вспомнить, рассказывала ли им мама когда-нибудь о подобном месте. Но времени на воспоминания особо не было, вагоны непрерывно двигались, запихивали в завод через дыру в стене каждую минуту по четыре животных.

В дирекции ему дали белый халат, кепку и ботинки на светлой резиновой подошве, похожие на темные кишки. Он работал первый день, и он должен был быть одет правильно.

Было очень шумно, ему что-то говорили, но он не открывал рта без крайней необходимости. Он вливался в этот мир, но не был уверен в своей значимости, и открыться до степени, когда возможен разговор, значило лишь показать, насколько он здесь чужой.

Крипе провел его по коридорам административного отдела, где в воздухе висела вина за знание о том, как убивают, и по мере того, как они шли в глубь завода, удалялись от офисов, обстановка менялась — температура стала ниже, света меньше, толпа служащих редела, а у тех, кто оставался, вид был изможденный, а под глазами — мешки.