Корова на луне - [4]

— Раз не верите, то пойдемте на улицу. Я вам там все покажу.

— Да верим, верим, — стали успокаивать его бабы.

— Нет, пойдемте!

— А что, — пойдемте, — стал подниматься из-за стола Мишечка Крутяков. У него азартно заблестели глаза.

— Интересно же в конце концов поглядеть. Я, к примеру, никогда не видел корову на Луне.

— Идемте, идемте, — подхватился с места и сам Голованчик.

Выскочили на улицу: «Где корова? Где Луна?»

А на улице темень, глаз выколи, небо в тучах — какая в таком случае может быть корова. Ясно, что никакая. Ни коровы, ни Луны.

— Иван, а Иван, — закричал раздосадованный Мишечка, — где корова-то? Показывай!

А показывать, сами видите, нечего.

— Ну ты, брат, в самом деле врать здоров, — говорят Ивану.

Погалдели, погалдели, да снова в избу пошли.

А Иван хоть и пьяный был, но стоял как оплеванный.

Благо что темно на улице.

Все в дом зашли, а он все стоит.

— Да ну вас всех подальше, не верите и не надо, — только и нашлось у него слов. Махнул Иван рукой да поплелся домой.

Пришел Иван домой позднехонько — в первом часу.

— Ну нашел корову-то? — спросила его жена, уже улегшаяся спать.

— Все в порядке, — отвечал ей Иван. — Все в порядке. Корова в целостности и сохранности. Корова на Луне.

— Будет молоть-то, — озлилась жена, увидев, что муж пьяный. — Чего ради нажрался, с какой такой радости? Корову-то хоть нашел или нет?

— Не волноваться, только не волноваться. Сказано, нашел, значит, нашел. Все в ажуре. Корова в целостности и сохранности. Там она. — И поднял указательный палец вверх.

На этом разговор и закончился.

Наутро, как и следовало ожидать, жена принялась ругаться, не беря во внимание никаких объяснений мужа.

Иван поначалу попытался огрызаться, но потом понял, что дело это бесполезное. Оставалось одно средство — молча дождаться вечера, чтобы сразу, не скандаля и не переводя на бесполезные разговоры время, показать корову в натуре. Если, конечно, погода не будет пасмурной.

Вечером, как только затемнело и Луна стала совершать свой привычный путь в небесах, Иван вышел и увидел свою корову. Корова и в самом деле была в полной целостности и сохранности.

Иван позвал жену. Жена поначалу заартачилась, мол, нечего из меня дурочку-то делать, но потом все-таки вышла.

Сын Васька, невесть где мотавшийся целый день, тоже успел встрясть в разговор — что да где? — все тоже нужно знать.

— Сиди, — сказал ему Иван, но тот вслед за матерью выскочил из дома.

Луна потихоньку поднималась над кромкою сада.

На ней Марьясовы увидели корову Куклу, которая стояла на бледном диске Луны, правда, развернувшись в другую сторону, и по-прежнему как ни в чем не бывало жевала жвачку.

— Да что же это такое, а? — ойкнула жена. — Иван, да что же это такое? — И стала звать корову: — Кукла, Кукла!

Кукла, услышав хозяйкин голос, повернулась, вытянула шею и протяжно замычала.

Васька от удивления вытаращил глаза так, словно смотрел новую серию «Ну, погоди!»

— Иван, а Иван, — ткнула Ивана в бок жена, — второй день стоит бедная. Не кормленая ведь, не поеная да и не доеная. Так ведь корове-то недолго и испортиться.

— Да что, я ее, что ли, туда затащил.

— Ну вот, заладил свое: я ее затащил. Делать-то что теперь будем?

— Что будем, что будем? Снимать будем.

На том и окончилось воскресенье.

В понедельник, еще не доходя до места, где третья бригада собирается на наряд, Иван еще издали увидел, как Мишечка Крутяков на пару с Голованчиком, чересчур весело поглядывая в его сторону, что-то оживленно рассказывают мужикам.

Иван сразу понял, что речь идет о нем. Тем более Мишечка тоже слыл в деревне большим мастером почесать язык. Через то-то он и друг первый Голованчику.

«Трепушка чертов, — подумал он про Мишечку. — Ясно что разнесет теперь славу по всей деревне. Тут и к бабке ходить не стоит. Голованчик еще так сяк, а Мишечка непременно разнесет».

Так оно и вышло.

Уже через день вся деревня знала, что Марьясов Иван, человек по понятиям многих пьющий весьма умеренно, напился прошлой субботой до соплей, залез у Голованчика на двор, со двора по лестнице на тополь, что рядом со двором, и сидел там. Только сам Голованчик кое-как его оттуда стащил. Стащил да и спрашивает: что же ты, мол, мил человек, там делал-то? А он, мол, ему и отвечает — за коровой я своей лазил.

— Ох, ох, — катался от смеху народ и, обрастая подробностями, новость эта продолжала свое торжественное шествие по селу.

Деревенский дурачок Толя Толоконцев, аккуратно разносивший по дворам всяческие деревенские «новости», рассказывал, что он видел своими глазами, как Иван две недели тому назад в двенадцатом часу ночи сидел на черемухе возле Колупаева переулка, махал руками и пел во всю глотку матершиные песни.

А еще Толя божился, что видел Ивана как-то тоже ночью на крыше дома знаменитой колхозной дамки Нюрки Барсуковой. Только чем он тогда там занимался, Толя якобы не разглядел.

— Точно! — мотал Толя головой, рассказывая в очередной раз «новость» в очередном дворе. — Нисколечко не брешу. Все как есть правда. Я даже про него, про дурака полоумного, уже и песню сложил.

— Сам сочинил? — удивлялись Толе.

— Сам, сам. Вот слушайте.

И пел:

Как Марьясов наш Иван,