Короткое детство - [43]

— Как будто сам не знаешь, — буркнул Митька и оглянулся на деда. Он, согнувшись, жадно курил. — Когда же, наконец? Так и лето пройдёт.

Стёпка поднял ржавый гвоздь и нацарапал на земле: «Ни когда».

— Что же ты молчишь? — прошипел Митька.

Коршун кивнул головой.

— Читай.

— «Ни когда», — прочёл Митька и усмехнулся, — Грамотей. «Никогда» пишется вместе.

Стёпка нахмурился, сдвинул брови к переносице.

— А мне наплевать, как пишется. Только на фронт я теперь не побегу.

Митька опешил. Ему показалось, что он ослышался.

— Чего ты вылупил глазищи? — грубо спросил Коршун. — Сказал нет, и всё!

— Почему?

Стёпка не ответил и стал чертить гвоздём треугольники. Митька схватил его за руку.

— Почему ты не хочешь? Я столько сухарей насушил и…

— Потому что всё равно поймают и вернут. А потом, правильно говорит Выковыренный: «Надо и в тылу победу ковать». Понятно?

— По-нят-но! — по складам протянул Локоть и с горькой обидой добавил: — Тебе хорошо так говорить. Сам-то на фронте уже побывал.

Коршун вспыхнул.

Глаза у него заметались, он сжал кулаки и с ненавистью посмотрел на Митьку. Но потом притих, согнулся и глухим голосом выдавил:

— Не был я на фронте.

Локоть схватил Стёпку за плечи, с силой повернул к себе лицом и, задыхаясь, спросил:

— Значит, ты всё наврал?!

— Не всё. До Вологды — правда. А потом…

Стёпка рассказал, что случилось потом. Он действительно попал в эшелон с танками. Но что это были за танки? И куда шёл эшелон? В темноте он не рассмотрел, что танки-то были немецкие, горелые, подобранные с поля боя, и везли их в глубокий тыл на переплавку. Поезд не охранялся, поэтому Коршуну так легко удалось забраться на платформу. Поезд пошёл назад и привёз Стёпку опять на станцию Веригино. Здесь его, окоченевшего, вытащили из танка и отправили в больницу. А потом на милицейской лошади привезли в Ромашки.

— А где же ты пистолет, патроны, орден взял? — спросил Локоть.

— В танке. Там можно было много чего набрать. Даже пулемёт вытащить. А патронов этих хоть лопатой греби. Теперь ты обо мне, наверное, всем расскажешь. Да?

Локоть не ответил. Он взял гвоздь и стал чертить на земле крестики. Дед Тимофей, попыхивая цигаркой, смотрел на согбенные фигурки ребят, часто мигал и неизвестно кому говорил:

— Эх, голуби вы мои, голуби, вам бы только и бегать взапуски да на рыбалке с удочкой сидеть. А вон ведь как получилось-то. В их-то годы такой кувалдой махать. Коротко у нынешних ребят детство. Ох, как коротко! — Он раскрошил в пальцах окурок и опять полез в карман за кисетом.

Стёпка вдруг встрепенулся, стукнул себя по лбу кулаком:

— Вот дурак! Баранья голова. Ведь нам письмо!

— Какое ещё письмо? — равнодушно спросил Митька.

— Сто лет будешь гадать и не догадаешься! — воскликнул Коршун.

Митька гадать не собирался. Его мечта о фронте так неожиданно и глупо лопнула. И теперь ему было на всё наплевать. Стёпка запустил под рубаху руку и вытащил синий конверт, склеенный из тетрадной обложки.

— Специально захватил, чтоб тебе показать. Читай…

Митька нехотя взял конверт и прочитал обратный адрес: «… Кудымкарский район, п/о Болохонь, детдом № 3, Дудаковым».

— Дудаковым, — повторил Митька. — Придумают же люди фамилию.

— Ты читай, а потом будешь смеяться, — сказал Стёпка.

Митька вынул из конверта тетрадный листок в клетку и стал читать про себя.

— Вслух читай, — приказал Коршун.

Митька откашлялся и стал читать вслух.

— «Здравствуйте, Стёпа и Митя! Давно собирались написать вам, как мы устроились и живём. Генка хотел сам написать, да у него никогда не хватает времени». — Митька даже подпрыгнул. — Это же от ленинградцев. Ух ты, чёрт подери, письмо прислали! — Митька взъерошил волосы и посмотрел на Стёпку. — Как же это они узнали, где мы живём?

— Читай, читай, там всё прописано.

— «Я говорю: когда ты, Генка, напишешь письмо? А он: „Ладно, завтра напишу“. Так всё и кормил меня „завтраками“. Тогда я махнула на него рукой и стала писать сама.

Живём мы в детдоме, на берегу реки Орданки. Природа здесь очень красивая: много берёз, сосен тоже порядочно, а ёлок мало. Кое-где ёлка. Вода в речке светлая. С берега видно, как плавают рыбки, как по дну ползают разные жучки с паучками. Дом у нас не так чтоб очень большой, но порядочный, деревянный, покрашенный голубой краской. От солнца краска потрескалась и облупилась. В доме две спальни, для мальчиков и для девочек, и одна столовая. В столовой мы едим и занимаемся.

Генка, как только отъелся, сразу же побежал на фронт. Его поймали на станции, привезли в детдом и сказали, что если ещё побежит, то посадят в карцер. Генка не послушался и опять утёк. Его схватили и посадили на неделю в карцер. Мы его по очереди караулили, как арестанта. А в карцере ничего нет: пустая комната, железная койка и табуретка. Генка просидел два дня и заныл: „Выпустите, больше не побегу…“ Теперь он исправился, ходит как шёлковый. Генку назначили бригадиром нашей рыболовецком бригады. Он рыбу ловит для столовой, потому что с продуктами у нас пока не всё налажено. А осенью будет много продуктов. Организуем своё подсобное хозяйство. Сейчас пашем землю, сажаем картошку с капустой и морковку. Плотники рубят свинарник для поросят. Мы за ними сами будем ухаживать. Ещё строят мастерскую. Будем шить рукавицы для фронта. Адрес ваш дал нам музыкант. Помните, вы его называли „дяденька Череп“, а его зовут Игорем Владимировичем. Он тогда продал вам за картошку свою скрипку. А вы скрипку оставили. Игорь Владимирович, как увидел её, обрадовался и сказал, что вы настоящие ребята. Он не умер. И на своей скрипке играет в Москве, мы его слышали по радио. Наверное, помогла ваша картошка. Мы тоже с Генкой пекли картошку и всё вспоминали вас и сейчас вспоминаем. Писать кончаю. Допишет Генка. А меня девочки торопят идти в деревню на пекарню за хлебом. Мы каждый день ходим туда. До свидания. Жду ответа, как соловей лета. Ира Дудакова».