Короткое детство - [26]

— Что это ты такой сегодня тихий? — спросила Елизавета Максимовна. — Или заболел?

— Здоров, как бык, — ответил Митька и одним глазом покосился на бабку Любу. — Она жить у нас будет?

— Будет.

— Долго?

Елизавета Максимовна с удивлением посмотрела на Митьку.

— А ты разве не хочешь, чтоб бабушка Люба жила у нас?

Дальше сдерживать радость у Митьки не хватило сил.

— Конечно, хочу! — воскликнул он. — Что мне, жалко? Пусть живёт и… — чуть не выпалил: «нянчится с Нюшкой», но вовремя прикусил язык и сказал совсем не то, что думал: — Одной-то ей жить не сладко.

— И за Нюшкой присмотрит. А то из тебя нянька никудышная, — сказала Елизавета Максимовна.

— Совсем никудышная! — горячо заверил Митька.

Сели ужинать. Митька, как только мог, ухаживал за бабкой Любой: подкладывал ей хлеб, отдал свой кусок мяса и рассказал, как он ездил на станцию, как познакомился с ленинградскими ребятами, про соль, про пушку. Рассказ у него получился длинный-предлинный. Бабка Люба половину не поняла, а половину не расслышала. Она погладила Митькины волосы и сказала:

— А малец-то у тебя, Елизаветушка, говорун.

— Болтушка. Не знаю, в кого такой уродился, — сказала Елизавета Максимовна.

— В папу, — заявил Митька.

Елизавета Максимовна грустно улыбнулась.

— Из Кирилла, бывало, слова клещами не вытянешь. — И вздохнула: — Что-то давно от него писем нет.

— Я спрашивал у почтальона. Он сказал, что пишет, — сообщил Митька.

После ужина Елизавета Максимовна объявила:

— На печке будет спать бабушка Люба, там потеплее, а ты, Митя, будешь спать вместе со мной на кровати.

Митька теперь готов был спать хоть под кроватью.

Бабка Люба забралась на печку, Митька нырнул под одеяло. Елизавета Максимовна, покормив Нюшку, села за стол и стала писать.

— Письмо? — спросил Митька.

— Спи и не мешай, — сердито сказала мать.

Митька закутался с головой в одеяло и попытался уснуть, но не спалось. На печке похрапывала бабка Люба, Елизавета Максимовна скрипела пером и что-то про себя шептала. Митька, высунув голову из-под одеяла, следил за ней. Чуть склонив набок голову, она писала. Свет лампы падал на её лицо, худенькое, бледное, с очень чёрными узкими бровями. Со всего лица на лоб сбежались морщины. Митька впервые увидел, что мать-то у него хрупкая и болезненная, а не такая сильная и здоровая, как он думал. Ему стало до слёз жалко её. «А что, если она умрёт», — с ужасом подумал Митька. Елизавета Максимовна перестала писать, задумалась, лицо её побледнело, стало как у покойницы. Глаза широко раскрылись, уставились в одну точку. Митька от страха вскочил.

— Мамка! — закричал он.

Мать вздрогнула и сердито спросила:

— Ты чего орёшь?

— А ты чего так смотришь?

Елизавета Максимовна не ответила, и перо опять забегало по бумаге. Митька завернулся в одеяло, зажмурил глаза и стал считать: раз, два, три… — досчитав до сорока, сбился и начал снова. Но не спалось, хоть лопни.

— А правда, что Витька Выковыренный будет счетоводом? — спросил Митька.

— Правда.

— Я тоже хочу работать.

— Будешь и ты работать, — как эхо ответила мать.

Митька оживился.

— Кем?

— Навоз возить.

Митька оскорбился:

— Он счетоводом, а я навоз!

Елизавета Максимовна подняла голову, нахмурилась и грозно спросила:

— Ты будешь спать в конце концов? Или я…

Митька нырнул под одеяло, закутался с головой, подтянул колени к подбородку и не заметил, как уснул. И снилось ему всю ночь, как он возит в поле навоз.

Он возит, а Витька Выковыренный стоит посреди поля с огромными канцелярскими счётами и отшвыривает костяшки: «раз воз, два воз, три воз», — сто возов насчитал — и всё мало.

— Когда же я кончу? — кричит Митька.

— Как все костяшки справа налево перешвыряю, так и кончишь. Работай, работай, — погоняет Витька и щёлкает его по носу.

Митька замотал головой, открыл глаза. Около кровати стоял Стёпка.

— Это ты меня щёлкнул по носу? — спросил Митька.

— Я же потихоньку. Чуть-чуть дотронулся.

Митька облегчённо вздохнул и блаженно потянулся.

— А мне приснилось, что Витька Выковыренный.

Елизавета Максимовна давно ушла на работу. Бабка Люба сидела около люльки и показывала Нюшке «козу». Митька натянул штаны и побежал к рукомойнику.

«А для кого умываться? — подумал он. — Кому это нужно? Мамки всё равно дома нет». Неумытый, нечёсаный Митька сел завтракать. Выпив полкрынки молока и умяв краюху хлеба, Митька похлопал себя по животу…

— Во, надулся, как барабан.

Накинув на плечи полушубок и крикнув бабке Любе: «Я пошёл», — Митька выскочил на улицу.

Утро выдалось морозное. Под солнцем снег блестел, резал глаза. Митька натянул шапку, застегнулся на все пуговицы, похлопал рукавицами.

— Айда на озеро.

— А пушку кто будет делать? — спросил Стёпка.

— Пушку так пушку. Мне всё равно.

Ему теперь действительно было всё равно. Теперь он был свободен, как птица. Весь день до темноты они выпиливали колёса, потом мастерили лафет с затвором… а потом у них всё поломалось и развалилось. На другой день ребята поволокли пушку в кузницу к деду Тимофею.

Глава XI. Бездомное житьё. Встреча с бабкой Любой. Миха заселяется на чердаке Митькиного дома

Миха долго и бесцельно слонялся, не зная, куда податься.

В конце концов он опять отправился на колхозное гумно. Голуби с воробьями, конечно, были там и старательно перетряхивали мякину. Увидев кота, птицы всполошились.