Короткие интервью с подонками - [16]
К этому времени процесс скорби из-за смерти психотерапевта, возможно, от ее собственной (т. е. психотерапевта) руки, зашел так далеко, а чувства утраты и покинутости у личности в депрессии стали настолько интенсивными и ошеломляющими, настолько одолели ее рудиментарные защитные механизмы, что, например, когда какая бы подруга, с которой связалась личность в депрессии, наконец ни сознавалась, что ей (т. е. «подруге») ужасно жаль, но ничего не поделать, ей необходимо повесить трубку и вернуться к требованиям насыщенной, яркой, «бездепрессивной» жизни, первобытный инстинкт, который казался не чем иным, как инстинктом простейшего эмоционального самосохранения, заставлял личность в депрессии отбрасывать последние мелкодисперсные частицы гордости и бесстыдно умолять о двух или хотя бы одной минуте времени и внимания подруги; и если «сочувствующая подруга», выразив надежду, что личность в депрессии поймет, как стать мягче и сострадательней к себе же, твердо стояла на своем и изящно заканчивала беседу, личность в депрессии не тратила времени на бездумное прослушивание гудка, не грызла надкожицу указательного пальца, не терла лоб ладонью и не чувствовала ничего, кроме первобытного отчаяния, а лишь в спешке набирала следующий десятизначный номер из Телефонного списка Системы Поддержки, который к этому этапу скорби был несколько раз ксерокопирован и хранился в телефонной книжке, в файле ТЕЛЕФОН.ВИП на терминале рабочей станции, в бумажнике, в застегнутом внутреннем отделе сумочки, в шкафчике Центра йоги и здорового питания и в особом самодельном кармашке на нахзаце кожаного Дневника чувств личности в депрессии, который она – по предложению покойного психотерапевта – всюду носила с собой.
Личность в депрессии по очереди поделилась с каждым доступным участником Системы Поддержки долей волны эмоционально чувственных воспоминаний о сеансе, где она впервые открылась и рассказала психотерапевту о случае, когда смеющиеся парни сравнивали студентку колледжа с туалетом, и поделилась, что не могла забыть этот случай и что, хоть у нее не было никаких личных отношений или связи со студенткой, которую мужчины сравнили с туалетом, и она даже плохо ее знала, но ее (т. е. личность в депрессии) переполняли ужас и сострадательное отчаяние при мысли о том, что эта студентка стала объектом насмешек и веселого межполового презрения без ее (т. е. студентки, с которой, как вновь призналась личность в депрессии, она почти не общалась) ведома. Личность в депрессии была почти уверена, что на ее (т. е. личности в депрессии) эмоциональном развитии и на способности доверять и связываться именно после этого случая остался глубокий шрам; она решила раскрыться и стать уязвимой, поделившись – пусть только с одной-единственной, самой доверенной и элитной «центральной» участницей текущей Системы Поддержки, – что призналась психотерапевту, как даже сейчас, будучи якобы взрослой, она одержима идеей, что группы смеющихся людей часто высмеивают и унижают ее (т. е. личность в депрессии) без ее ведома. Покойный психотерапевт, как поделилась личность в депрессии с самой ближайшей дальнегородней наперсницей, объяснила, что воспоминание о травматическом случае в колледже и ответная уверенность в презрении и высмеивании – классический пример того, как задержавшийся в развитии эмоциональный защитный механизм взрослого человека может стать токсичным и дисфункциональным, удерживать взрослого в эмоциональной изоляции даже от себя самого и лишать общества и участия, а также может (т. е. токсичный задержавшийся в развитии защитный механизм может) ограничить доступ взрослого человека в депрессии к его собственным драгоценным внутренним ресурсам, к инструментам для установления связи с другими людьми и к способности относиться с уверенностью, мягкостью и сочувствием к самому себе, и что, таким образом, как ни парадоксально, задержавшиеся в развитии механизмы защиты помогали росту тех самых боли и грусти, которые изначально должны были предотвращать.
Именно делясь этой искренней, уязвимой реминисценцией четырехлетней давности с одной конкретной «центральной» участницей Системы Поддержки, которой, как казалось личности в депрессии, она могла сильнее всего доверять, на которую могла по-настоящему опереться и с которой могла по-настоящему общаться по наушникам с микрофоном, она (т. е. личность в депрессии) вдруг пережила то, что потом назовет эмоциональным озарением, почти таким же травматическим и ценным, как озарение, пережитое девять месяцев назад во время Уикенда экспериментального терапевтического лечения с фокусом-на-Внутреннем-ребенке, когда она почувствовала себя просто слишком катарсически опустошенной и обессиленной и была вынуждена улететь домой. Т. е., сказала личность в депрессии самой доверенной и поддерживающей дальнегородней подруге, похоже, как ни парадоксально, она (т. е. личность в депрессии) как-то обнаружила в себе, на пике чувств утраты и покинутости из-за передозировки психотерапевта натуральными стимуляторами, ресурсы и внутреннее уважение к собственному эмоциональному самосохранению, которые были необходимы для риска наконец попробовать последовать второму из самых сложных и пугающих предложений покойного психотерапевта и открыто попросить некоторых однозначно честных и поддерживающих близких ответить прямо, не чувствуют ли они к ней втайне насмешливого презрения, осуждения или неприязни. И личность в депрессии сказала, что наконец теперь, после четырех лет плаксивого и язвительного сопротивления, она все-таки решилась хотя бы начать задавать доверенным близким этот плодотворный, честный и, возможно, сокрушительный вопрос и что, отлично зная о своей фундаментальной слабости и оборонительном потенциале отрицания и избегания, она (т. е. личность в депрессии) сделала выбор инициировать этот беспрецедентно уязвимый допросный процесс прямо сейчас, т. е. с элитной, несравненно честной и сострадательной «центральной» участницей Системы Поддержки, с которой она как раз делилась своими мыслями и чувствами посредством наушников с микрофоном
