Короткая глава в моей невероятной жизни - [26]

Когда я встречаю Джулз на кухне, она спрашивает:

– Вы созванивались с Клео?

– Да, а вы?

– Конечно. Она отлично проводит время, так ведь?

– Думаю, да.

Клео никогда не была особо близка с Джулз, даже при лучших обстоятельствах, так что я более чем уверена, что Джулз пытается выкачать из меня информацию, но это мой день для непонятной семейной фигни. У меня нет времени на чужие драмы.

Ривка должна была объявиться пять минут назад. Может, она струсила. Может, она решила ехать дальше на север и направилась в Нью-Гемпшир, или в Канаду, или куда-то за полярный круг.

Я слышу, как тикают часы, но замечаю, что единственные часы в комнате электронные, так что я, должно быть, схожу с ума. Все изо всех сил стараются делать вид, что это просто очередной ужин на День благодарения, просто родные и друзья посидят на кухне и не случится ничего из ряда вон выходящего.

Звонок в дверь.

Все замирают и таращатся на меня. Вот это мы не спланировали. Не решили, кто встретит ее у двери, возьмет ее пальто, спросит, что она будет пить. Я молча встаю. От звука, с которым мой стул волочится по кухонному полу, могло бы полопаться стекло. Мама хватает меня за руку.

– Хочешь, я пойду?

Кладу свою руку поверх ее:

– Нет, мам, все нормально. Я сделаю это.

Вернемся на минуточку назад к тому, что при всем происходящем сейчас, при всем, что я узнала, и при всех этих тайнах, сюрпризах и прочих вещах, с которыми я еще даже не начала свыкаться, я вообще не обратила внимания на тот факт, что Ривка из евреев-хасидов. Казалось бы, это верхний пункт моего списка трудностей, которые придется преодолеть, и мне бы не хотелось никоим образом показаться ксенофобом или кем-то в этом роде, но все же это довольно странно, особенно если учитывать мои взгляды на Бога и религию. Думаю, сейчас мне все кажется таким странным, что сложно отделить на самом деле странное от просто странного. Так что я сделала пометочку на этом факте: Ривка – хасидская еврейка – и как бы поместила ее в папку с информацией, особо не изучая ее.

Но, протягивая руку к дверной ручке, я извлекаю файл с образом женщины в длинной темной юбке, квадратной блузе и в парике.

Открываю дверь и обнаруживаю женщину с коротко остриженными темными волосами, в синих джинсах, замшевых ботинках, оранжевом свитере с V-образным вырезом и убойным оттенком помады. Она молода, и она красива. Что касается ее возраста, я могла бы легко его вычислить, если бы соизволила остановиться и подумать. Ей было шестнадцать в тот ноябрьский день семнадцать лет назад. Так что сейчас, в День благодарения, Ривке всего тридцать три. Что касается ее красоты, у меня возникает незамедлительная реакция, которую мне неудобно признать, и все же она есть. Я думаю: Ого, может, и у меня есть надежда.

Я смотрю в ее глаза, ее миндалевидные глаза, а она – в мои, и мы замираем на секунду. Она делает шаг назад. Затем еще один. Садится на скамейку на нашем крыльце и говорит:

– Не знаю, как ты, а я бы немного подышала воздухом.

Ей уже нужен воздух, и это она еще даже не вошла в наш пропахший корицей дом. А я была тут целый день и определенно подышала бы воздухом, потому что чувствую себя так, будто сейчас упаду в обморок, так что я закрываю входную дверь за собой и сажусь на старое деревянное кресло-качалку. Я сижу не прямо перед ней, но мое расположение позволяет мне хорошо ее рассмотреть, не создавая впечатления, что я на нее пялюсь.

– Спасибо за приглашение, – говорит она. – Знаю, для тебя это все должно быть так странно. Для меня это просто чертовски странно.

Я украдкой бросаю на нее быстрый взгляд, и дело в том, что она кажется мне такой близкой и такой знакомой. Мне не удается заметить что-то необычное или удивительное в ее лице. Такое ощущение, будто я смотрела на ее лицо каждый день моей жизни, и я сейчас не пытаюсь сказать, что это подобно смотрению в зеркало, потому что это не так, я другая. Но я не знаю, как еще это описать: ее лицо мне просто знакомо.

Ее коричневые ботинки (сама бы от таких не отказалась), джинсы и оранжевый свитер с V-образным вырезом, в отличие от ее лица, стали для меня неожиданностью.

– Я думала, ты хасидка.

Никогда бы не подумала, что мои первые слова, сказанные родной матери, когда я окажусь с ней лицом к лицу, буду именно такими. Но уж как есть.

– А я думала, что у тебя голубые глаза. – Она смотрит вниз и трясет головой, словно жалея, что не может взять свои слова назад. – В смысле, это то, что я помню о тебе со дня твоего рождения. Я думала, у тебя голубые глаза, и не могла понять, как такое возможно.

Я не знаю, что сказать, так что просто сижу, тихо покачиваясь в кресле-качалке.

– Думаю, у всех детей при рождении глаза голубые, а настоящий цвет приходит лишь через несколько месяцев, а меня, конечно, не было рядом через несколько месяцев, так что я не могла увидеть, что у тебя глаза совсем не голубые. У тебя карие. Не думаю, что в моей семье у кого-нибудь когда-нибудь были голубые глаза, а видит Бог, учитывая всех детей и детей их детей, мы предоставили своему генофонду достаточно возможностей выжать хоть одного. О, боже. Я несу чушь, да? Это потому, что я нервничаю. Я выставляю себя полной идиоткой.