Короско - [36]

– Зачем ему это знать? – спросил Кочрейн.

– Очень просто, он желает убедиться, кого из вас всего выгоднее оставить в живых для выкупа!

– Я полагаю, что это мы должны обсудить между собой. Но, мне думается, эта счастливая доля суждена Стефенсу, который, если не ошибаюсь, самый богатый из нас!

– Я этого не знаю, – запротестовал Стефенс, – и как бы там ни было, отнюдь не желаю для себя иной участи, чем для всех остальных!

Эмир снова заговорил что-то своим резким, грубым голосом.

– Он говорит, – сказал Мансур, – что вьючные верблюды выбились из сил, и что имеется еще всего один, который в состоянии следовать за караваном! Он предоставляет этого верблюда одному из вас, а кому – это он предлагает решить вам самим. Причем, кто богаче всех, будет иметь преимущество над остальными!

– Скажи ему, что мы все одинаково богаты!

– В таком случае, вы должны сейчас же решить, кому из вас достанется верблюд!

– А что будет с остальными?

Драгоман пожал плечами.

– Вот что, – сказал полковник, – если только одному из нас суждено спастись, то я полагаю, что все вы, друзья, согласитесь, что по справедливости мы должны предоставить верблюда Бельмонту, так как у него здесь жена, а мы все – одинокие!

– Да, да! Это так! – воскликнул Фардэ.

– Мне тоже кажется, что это справедливо! – согласился Стефенс.

– Нет, господа, я не согласен на такое исключение: или все спасемся, или все вместе погибнем! Или всем плыть, или всем потонуть! – отвечал ирландец.

Кто-то заметил, что следовало бы предложить верблюда Кочрейну, так как он старейший, но полковник на это страшно рассердился.

– Можно подумать, что восьмидесятилетний! – воскликнул он. – Такого рода любезность является совершенно непрошеной!

– Ну, в таком случае, откажемся все от этого благополучия!

– Да, но это не будет очень разумно! Вы забываете, господа, что они увозят наших дам; для них было бы, несомненно, лучше, чтобы хотя один из нас был с ними! – проговорил француз.

Все в недоумении взглянули друг на друга. Фардэ был действительно прав, но как же быть? Все недоумевали. Тогда сам эмир пришел им на помощь.

– Если они не могут решить между собой, – сказал он, – то пусть за них решит судьба! Пусть тянут жребий!

– Лучше придумать трудно! – сказал Кочрейн, и его товарищи утвердительно кивнули головами.

Тогда к ним подошел мулла; из жирного кулака его торчали четыре полоски пальмовой коры.

– Тот, у кого окажется самая длинная полоска, поедет на верблюде! – заявил мулла через Мансура.

Оставшиеся еще здесь дервиши спешились вокруг и с горбов своих верблюдов смотрели на происходившую под пальмами сцену. Красноватое пламя костра озаряло розовым светом лица пленных; лицо же эмира, стоявшего спиной к костру и лицом к пленным, оставалось в тени. За спиной четверых пленников стояли четыре араба, над ними возвышались головы верблюдов, на которых сидели женщины, со смертельным страхом следившие за группой мужчин.

Бельмонт стоял с края, и ему первому пришлось тянуть жребий. Но тот кусочек коры, за который он ухватился, был до того мал, что остался у него в руке, едва он до него коснулся. За ним была очередь Фардэ; его полоска оказалась длиннее полоски Бельмонта; полоска же полковника Кочрейна была вдвое больше двух предыдущих, взятых вместе. После всех стал тянуть свой жребий Стефенс, но его полоска оказалась немногим длиннее полоски Бельмонта, так что право на верблюда осталось за Кочрейном.

– Я с охотой предоставляю свое право вам, Бельмонт, – сказал Кочрейн, – у меня нет ни жены, ни семьи, и едва ли есть даже истинные друзья.

Поезжайте с вашей женой, а я останусь здесь!

– Нет! Нет! На то был уговор! Каждому своя судьба, тут дело было начистоту. Это ваше счастье!

– Эмир приказал сейчас же садиться! – сказал Мансур, и араб потащил полковника за связанные руки к ожидавшему его верблюду.

– Он останется сзади, – обратился эмир к своему помощнику, – и женщины также!

– А этого пса, драгомана?

– Его оставьте с остальными!

– И как быть с ними?

– Всех умертвить! – и эмир ускакал во весь опор, догоняя свой отряд.

Глава 9

Так как ни один из трех пленных не понимал ни слова по-арабски, то и слова эмира остались бы для них непонятны, если бы не отчаянные жесты и возгласы драгомана. После всего его низкопоклонства, ренегатства, всяческого прислуживания арабам, в конце концов, худшие его опасения должны были сбыться. С криком отчаяния кинулся он на землю, моля и прося о пощаде, цепляясь за край одежды эмира своими судорожно скрюченными пальцами. Но тот ногой отшвырнул его, как собаку.

Между тем весь лагерь засуетился. Теперь уже и отряд старого эмира, и сам эмир покинули место привала. Вокруг пленных оставалось всего человек двенадцать арабов с тучным, коренастым парнем, помощником эмира Вад Ибрагима, и кривым муллой. Они не садились на верблюдов, так как должны были участвовать в казни.

Трое пленных по одному виду и выражению лиц этих людей поняли, что им остается недолго ждать. Руки у них все еще были связаны на спине, но арабы их уже не держали, так что они имели возможность обернуться и проститься с женщинами.

– Все, как видно, кончено, Нора, – произнес Бельмонт, – это, конечно, обидно, когда была возможность спасения. Но что делать?! Все, что мы могли сделать, мы уже сделали!