Короско - [28]

– А далеко ли простирается эта преграда зыбучих песков?

– Трудно сказать!

– Что же, Кочрейн? Ведь это все к нашему благу, – заметил ирландец, – чем дольше будет продолжаться переход, тем больше у нас шансов на спасение! – и он снова оглянулся туда, откуда ожидал желанную погоню. Но там, вдали, ничего не было видно.

Вскоре преграды зыбучих песков не стало, – и теперь караван мог продолжать свой путь в надлежащем направлении. Странно даже, что в тех случаях, когда эта полоса зыбучего песка настолько узка, что через нее, кажется, можно было бы перескочить, арабы все же обойдут ее громадным обходом, но не рискнут пройти через нее. Теперь же, очутившись на совершенно твердой почве, утомленных верблюдов погнали рысью, этой ужасной, неровной толчковой рысью, от которой бедные непривычные туристы колыхались и болтались, как куклы, привязанные к деревянным лошадкам. В первую минуту это казалось забавным, но вскоре эта потеха превратилась в нестерпимую муку. Ужасная болезнь, вызываемая верблюжьей качкой, заставляла невыносимо ныть спину и бока, вызывала мучительную икоту и тошноту, доходящую до спазмов.

– Нет, Сади, я больше не могу! – почти сквозь слезы заявила мисс Адамс. – Я сейчас соскочу с верблюда!

– Что вы, тетя? Ведь вы себе ноги переломаете! Потерпите еще немножко, быть может, они сейчас остановятся!

– Откиньтесь назад и держитесь за заднюю луку, – посоветовал полковник, – это вас облегчит, вы увидите.

Кочрейн отцепил длинную, как полотенце, вуаль со своей шляпы, скрутил, связал концы между собой и накинул на переднюю луку своего седла.

– Проденьте ногу в петлю, это даст вам опору, и вы будете чувствовать себя лучше!

Действительно, облегчение получилось моментально, а потому Стефенс сделал то же самое для Сади. Но вот один из усталых верблюдов с шумом упал, как будто у него подломились ноги, и каравану волей-неволей пришлось вернуться к своему обычному спокойному аллюру.

– Что это, новая полоса зыбучего песка? – спросил Кочрейн, указывая вперед.

– Нет, – сказал Бельмонт, – это что-то совсем белое. Эй, Мансур! Что это такое впереди?

Но драгоман только покачал головой.

– Я не знаю, что это такое, сэр, я никогда не видал ничего подобного!

Как раз поперек пустыни, от севера к югу, тянулась длинная белая линия словно кто известкой посыпал. Это была узкая полоса, но она тянулась от одного края горизонта до другого. Мансур обратился за объяснениями к Типпи-Тилли, который пояснил что это большая караванная дорога.

– Но почему же она такая белая?

– От костей! – пояснил негр.

Это казалось почти невероятным, а между тем это так: действительно, когда караван приблизился к этой дороге, все увидели, что это была избитая дорога, до того густо усеянная побелевшими костями, что получалось впечатление сплошной пелены. На солнце эти белые остовы и черепа блестели, как слоновая кость. Многие тысячелетия подряд эта большая караванная дорога была единственной, по которой следовали бесчисленные караваны из Дарфура и других мест в Южный Египет.

И за все эти века и десятки веков кости каждого павшего здесь верблюда, оставшись на месте, высушиваемые ветром и солнцем, не разрушаемые ни влиянием почвы, ни временем, образовали сплошной ряд скелетов.

– Это и есть та самая дорога, о которой я тогда говорил, – произнес Стефенс. – Я помню, что нанес ее на ту карту и план, который я сделал для мисс Адамс. В «Бэдекере» сказано, что последнее время эта дорога заброшена вследствие прекращения всяких торговых сношений после восстания дервишей.

Путешественники смотрели на нее с равнодушным удивлением, так как в данное время их личная судьба слишком заботила их. Караван двигался теперь к югу вдоль этой усеянной костями и черепами дороги, и пленным казалось, что это самый подходящий путь к тому, что их ожидало впереди; истомленные и усталые животные медленно плелись к своему жалкому концу.

Теперь, когда критический момент приблизился и надеяться было не на что, полковник Кочрейн, под давлением страха, что арабы сделают что-либо ужасное с женщинами, решился даже снизойти до того, чтобы спросить совета у Мансура. Положим, тот был и ренегат, и негодяй, и подлый человек, но он – местный уроженец, сын Востока и лучше кого-либо понимал взгляды арабов.

Благодаря тому, что Мансур принял ислам, арабы относились к нему с меньшим недоверием, и Кочрейн успел не раз случайно улавливать их интимные беседы. Гордая, несколько надменная, аристократическая натура Кочрейна долго боролась против такого решения – обратиться за советом к такому человеку, как Мансур.

– Эй, ты, драгоман, так как эти разбойники придерживаются одних и тех же взглядов, что и ты, то имея в виду, что мы желали бы протянуть эту историю еще сутки, после чего нам уже будет все равно, чем бы это ни кончилось, – что ты нам посоветуешь сделать, чтобы выиграть время?

– Вы уже знаете мой совет, – отвечал драгоман. – Если вы все согласитесь принять ислам, как это сделал я, то будете живыми доставлены в Хартум; если же не согласитесь на это, то не уйдете живыми с ближайшего привала!

Полковник отвечал не сразу: ему трудно было совладать с душившим его гневом и негодованием.