Коронованный рыцарь - [29]

Степан, молодой парень, с добродушно-плутоватой физиономией, почтительно выслушал объяснение смущенного барина о новой квартире, куда следовало перевезти все сундуки и чемоданы, привезенные из Москвы.

Надо заметить, что Степан, ехавший следом за своим барином с вещами, поотстал от него на дороге и прибыл только на другой день в Петербург, но имел менее причин к рассеянности, а потому твердо помнил адрес Ивана Сергеевича Дмитревского, который Оленин дал ему в Москве, и привез вещи прямо в квартиру дяди Виктора Павловича.

— Понял? — обратился к нему Оленин.

— Понял-с, как не понять, что же тут мудренного. Сейчас добуду ломового извозчика и перевезу мигом… тут недалече…

— А ты почем знаешь?

— Как не знать… Я тоже эти дни походил по Питеру, да и не впервой с вами в этой столице мы проживаем, как не знать… — усмехнулся Степан.

Действительно, он был приставлен к Виктору Павловичу еще его опекуном Сергеем Сергеевичем, когда Оленин еще был сержантом, и во время разъездов последнего оставался в Петербурге присматривать за вещами.

Он, конечно, был из крепостных Оленина, что не мешало ему порой проявлять свою самостоятельность, возражать своему барину и спорить с ним.

Виктору Павловичу сначала это надоедало, затем он свыкся с этим и привык к одному и тому же, выроставшему перед ним по его зову лицу.

Сколько раз он грозил своему верному Личарде изгнанием, отправкой в деревню, но Степан только ухмылялся, зная, что это пустая угроза, которую Виктор Павлович никогда не приведет в исполнение.

Надо, впрочем, сознаться, что за Степаном и был только один недостаток слуги: он любил рассуждать.

В описываемое нами время этот недостаток считался, впрочем, из крупных.

Рассуждения Степана происходили от того, что он был самоучка-грамотей и очень кичился этой грамотой и умом.

Другое свойство этого слуги была слабость к женщинам.

Для смазливого личика он был готов на все жертвы, до измены барину включительно, хотя к Виктору Павловичу он был очень привязан и готов идти за него в огонь и в воду, не по долгу слуги, а по собственному побуждению.

Поэтому, когда Ирена Станиславовна подала Виктору Павловичу нераспечатанные письма, Оленину почему-то пришла на память круглолицая Франя, горничная Ирены, и он тотчас же решил, что это дело Степана.

«Надо его положительно отправить в деревню, — мелькнуло в его голове. — Но чего я этим достигну! Возьму другого, его можно будет купить за деньги — еще хуже».

Он, как всегда, отстранил мысль изгнания Степана.

Последний знал все его привычки, он был ему положительно необходим, при том же непостоянен и влюбчив. Увлечение Франей пройдет и тогда он снова будет на стороне своего «красавца-барина», как звал Степан за глаза, а иногда и в глаза Виктора Павловича.

«Если тут не далеко, я пройду пешком», — решил Оленин и, одевшись с помощью Петровича, так как Степан уже ушел исполнять приказание относительно вещей, вышел на улицу.

Был ранний зимний день. Морозило. Небо было безоблачно и звезды сияли как-то особенно ярко. В городе было тихо, лишь изредка кое-где слышался визг санных полозьев.

Полною грудью вдыхал Оленин резкий, холодный воздух, медленно шагая по направлению к своей тюрьме, как называл он приготовленную ему Иреной Станиславовной квартиру.

А вот и дом купца Арсеньева, как значилось на данном ему адресе.

Это был двухэтажный деревянный дом на каменном фундаменте. По фасаду каждый этаж имел по семи окон, с зелеными ставнями, которые в настоящее время были закрыты.

Для дверей в оба этажа был общий подъезд под деревянным навесом.

Дом был видимо новый, еще недавно окрашенный в коричневую краску, а ставни в зеленую.

Две медные ручки звонков, находившиеся одна под другой в узкой полосе стенки между дверьми, блестели, как золото.

Вообще вид дома был очень представительный для того времени и среди домов тогдашнего Петербурга, принадлежавших частным лицам.

Виктор Павлович, остановившись на деревянной панели, шедшей мимо этого будущего его жилища, внимательно осматривал его и внутренне остался доволен.

Он, однако, не решился сейчас же войти в него.

«Что я буду там делать? Степан еще не перевез вещей. Я лучше немножко пройдусь!» — мелькнуло в его голове.

Он не хотел сознаться самому себе, но он трусил.

Ему казалось, что вот одна из этих дверей, смотря потому в какой звонок позвонит он, откроется, он войдет и та же дверь, затворившись за ним, навсегда разлучит его со всем тем, что дорого ему в Петербурге, с Зиной… со свободой…

Он ощутил какую-то внутреннюю дрожь.

«Я пройдусь!» — снова повторил он сам себе.

Он снова оглядел внимательно дом. Он казался необитаем, ни малейшей полоски света не проникало между ставнями.

Были ли они так плотно и аккуратно пригнаны, или же в доме не зажигали огня?

«Верно на улицу парадные комнаты… Внутренние выходят на двор», — подумал он, и даже отошел на середину улицы, чтобы посмотреть, далеко ли тянется постройка на двор.

Оказалось, что дом занимал и на дворе довольно большое пространство.

Оленин снова перешел на панель, несколько минут постоял в раздумьи и двинулся далее.

Он шел, и мысли одна другой несуразнее неслись в его голове.