Корона желаний - [4]

Я скользнула в протянутый наряд, и волосы мокрыми прядями прилипли к шелку. Никакого грубого льна для принцессы Бхараты. Королевская власть дарует странные преимущества. Безмолвная служанка провела меня в соседнюю комнату, где серебряные стены сливались в огромные, натертые до блеска зеркала.

На низком столике теснились изящные стеклянные флаконы с душистыми маслами, крошечные вазочки с сурьмой и шелковые мешочки с жемчужной и карминной пудрой. Мерцали на свету похожие на писчие кисти из тростника и обтесанной слоновой кости.

Меня захлестнула тоска по дому, и пришлось сжать кулаки, лишь бы не потянуться к знакомой краске. Матушки из гарема научили меня всем этим пользоваться. Под их опекой я узнала, что красоту можно наколдовать. А под нашим с Налини руководством они узнали, что за красотой может таиться смерть.

Налини заказала тонкие кинжалы, которые складывались в украшенные драгоценными камнями шпильки. И вместе мы научили гаремных женщин защищаться. До Налини я воровала ножницы и пробиралась в кузню, дабы кузнец научил меня владеть мечом. Отец же позволил мне заниматься вместе с солдатами, сказав, что если я так жажду кого-то искалечить, то пусть это будут враги Бхараты. После его смерти тренировочные площадки стали моим убежищем от Сканды. Там он не мог до меня добраться. Да и я там не могла никому причинить вреда. Солдатское ремесло стало единственным способом защитить тех, кого я любила.

И способом загладить вину за то, что Сканда заставил меня сотворить.

Служанка дернула меня за подбородок, взяла инструмент – неправильный, как я заметила – и нанесла красный краситель на мои губы.

– Позволь я…

– Будешь болтать, – перебила меня служанка, – и рука моя наверняка дрогнет, когда я поднесу это острие к твоим глазам.

Принцесса или нет, я оставалась врагом. И я уважала ее гнев. Ее верность. Впрочем, если меня накрасят как попало, это будет уже другой разговор. Я опустила веки, стараясь не вздрагивать под пристальным взглядом служанки, и попыталась представить себя где угодно, только не здесь. Память услужливо оторвала меня от гнетущих мыслей и перенесла в далекое детство, когда я рыдала, потому что моя сестра, Майя, покинула Бхарату.

Матушка Дхина вытерла мои слезы, усадила к себе на колени и позволила наблюдать, как она наносит краску на лицо.

«Так мы защищаемся, бети[5]. Какие бы оскорбления и раны нам ни наносили, это наш щит. Не важно, насколько мы разбиты, болит только краска.

А ее всегда можно смыть».

По моей щеке скользнула мягкая кисть, рассеивая пыль измельченных жемчужин. От матушек в гареме я узнала, что такой порошок может сделать кожу сияющей, словно тысяча солнц, но если попадет в глаза, то вызовет слезы и временно лишит зрения.

Запах пудры окутал меня, как знакомый поношенный плащ. Я глубоко вдохнула и на миг вновь стала шестнадцатилетней и готовилась к празднику в честь сезона дождей во дворце. Арджун сказал, что я похожа на фонарь, и я показала ему язык. Налини тоже была рядом, облаченная в вызывающий наряд своего народа: шелковый шальвар-камиз[6], расшитый сотнями зеркал в форме лун, и красный узорчатый пояс.

Год спустя, когда Арджун стал генералом, я поведала ему, что собираюсь отнять трон у Сканды. Я по мере сил защищала свой народ от его правления, но теперь не могла оставаться в стороне. Уже нет. Без лишних вопросов Арджун пообещал, что он и его солдаты не пожалеют жизней ради моего дела. Еще через шесть месяцев я сделала свой ход. Брат был хитер, но жизнью дорожил больше, чем троном. Я думала, что поддержка Арджуна и его людей обеспечит мне бескровную передачу власти.

И ошиблась.

В ночь переворота на мне были лучшие доспехи: кроваво-алые губы вместо непролитой крови и темная, подобно ночи, сурьма, как символ хранимых мною тайн. Я вспомнила страх, от которого перехватывало дыхание, пока мы с горсткой лучших солдат ждали под мокрой каменной аркой. Вспомнила шляпки грибов, проросших меж камнями, бледных как жемчуг и кожа мертвецов. В темноте только их и получалось разглядеть. Я вспомнила, как прошла в тронный зал. Я так долго репетировала речь, что, когда наконец осознала случившееся, так и не сумела подобрать иных слов. Но я вспомнила тела на полу и молнию, что расколола ночное небо, будто яичную скорлупу. Я вспомнила лицо Арджуна, стоявшего рядом с моим совершенно спокойным братом. Он знал.

– Готово, – объявила служанка, удерживая зеркало перед моим лицом.

Я распахнула глаза и поморщилась, глядя в отражение. Алая краска выходила за границы губ, делая их толстыми и окровавленными. Сурьма была нанесена криво. Я казалась избитой.

– Тебе идет, принцесса, – издевательски-учтиво протянула служанка. – А теперь улыбнись и покажи нам знаменитые ямочки Жемчужины Бхараты.

Мало кто знал, что мои «знаменитые ямочки» – это шрамы. В детстве я порезалась тупыми ножницами, когда притворялась, будто деревянная статуя ракшаса настоящая и собирается меня съесть. «Судьба благоволит тебе, дитя, – сказала тогда матушка Дхина. – Даже твои шрамы прекрасны». По мере взросления шрамы напоминали мне, что, если дать людям выбор, они сами решат, что видеть. Потому я улыбнулась и понадеялась, что служанка увидит ямочки от улыбки, а не шрамы на лице девушки, которая с юных лет тренировалась с острыми предметами.