Корона скифа - [44]

Вдруг из хибарки выскочил со злобным рычанием огромный пес и погнался за одной из гимназисток. Она резко повернула с лыжни, наскочила на пенек и упала. Пёс кинулся к ней.

Улаф гигантским прыжком настиг собаку, сдавил своими длинными пальцами её шею. Пес успел укусить его за руку, но вскоре был им удушен.

Улаф поспешил на помощь к девушке:

— Не ушиблись ли вы?

Девушка дрожала, но всё же попыталась улыбнуться:

— Я не столько ушиблась, сколько испугалась! Ой, у вас рука кровит! Давайте, я её перевяжу своим шарфом, да не бойтесь, нас же учили, как оказывать раненым первую помощь! Вот, видите? Кровь и унялась.

Я так вам благодарна! Вы настоящий Мцыри! Задавить такую зверюгу! Вы, должно быть, охотник?

— Нет, я шведский ученый, — улыбнулся Улаф, — я прибыл изучать Сибирь.

— И вы очень хорошо говорите по-русски! И совсем не похожи на шведа.

— Тем не менее, я настоящий швед, зовут меня Улафом Страленбергом. А вот вы очень похожи на шведку.

— Тем не менее, я русская, — в тон Улафу, ответила девушка, — а зовут меня Верой Оленевой.

Тут подбежали другие гимназистки:

— Верочка! Что с тобой? Что произошло!

— На меня бросилась собака, но этот господин спас меня, причём сам пострадал.

— Нет-нет! У меня уже всё прошло! Кровь больше не течет, я могу возвратить вам шарф.

— Нет! — решительно сказала Верочка, — нельзя развязывать рану. Вам нужно пойти к врачу. До свиданья и спасибо вам.

Гимназистки укатили под гору, исчезли из вида, а Улаф долго стоял среди белых березок, вдыхая свежий морозный воздух, от девичьего шарфа на его руке излучался тонкий аромат духов.

20. ЗИМНИЙ ПЕЙЗАЖ

Осенью население Томска увеличивалось всегда вдвое. Это прибывали из далеких таежных урманов золотодобытчики. Шум и гром шел по городу. Во всех трактирах и гостиницах буянили, бушевали, сорили золотишком буйные и пьяные мужики.

В домах под красными фонарями девицы измаялись обслуживать посетителей. Полиция замучилась поднимать покалеченных и убитых. Похоже было на малую войну. Шершпинский отправил специально ездить по улицам агентов в легких колясках. Завидев свалившегося пьяного золотоискателя, они вытряхивали у него из карманов, всё, что находили. Хотя и тоненький золотой ручеек, но всё же притекал в полицейское управление. Что-то записывали в бумаги, а что-то и нет.

Ювелиры, торгаши, сверлили коловоротами глубокие дыры в ножках столов и стульев. Они засыпали в пустоты золотую "пшеничку". Дыры затем заделывали деревянными пробками, смазанными рыбьим клеем-карлуком. Были и такие, что зарывали в огородах корчаги, а потом сами забывали, где именно зарыли. Уж очень много золота по осени оседало в Томске.

Считалось, что жить надо тихо. Пока ничего не строить, никому про золото даже не заикаться. Иногда так золото доходило до внуков и правнуков, а владельцы сказочных богатств ходили всю жизнь в ремках.*

Но всё же наступали новые времена. И всё больше на Почтамтской и на Миллионной вставало дворцов. Это начинали действоватьотрытые правнуками на огородах корчаги с золотом.

А золото пропивалось в кабаках, золото прилипало к рукам жадных чиновников, золото попадало в руки к бандитам. Все хотели этого желтого металла. Как будто за него всё можно купить! Многое, но не всё! Славу не купишь, любовь не купишь, подлинное уважение не купишь. Хотя, конечно, можно прожить и без этого, если у вас много золота.

Ударили первые сильные морозы, но лихая золотая гульба не унималась. По улицам проносились коляски с визгом девиц, песнями гармоний. Из заведений выбегали упившиеся и били друг другу сопатки. Город по-прежнему бурлил, как котел, вмазанный в печь.

Веселилось и высшее сословие. Катания-кавалькады, балы-машкерады в общественном собрании. До поздней ночи.

А в новогоднюю ночь гуляли до самого утра. Оркестры пожарников играли для танцоров, и просто исполняли пьесы. Пели певцы, а потом на сцене общественного собрания зазвонил колокол, и прошел по сцене старик с бородой ниже пояса и в рубище. А два человека в смокингах и цилиндрах, и двое в лаптях и азямах, хлестали его кнутами. Затем раздался истошный вопль младенца. И баронесса Амалия Мершрейдт фон Гильзен вынесла его в кружевных пеленках, на которых было написано "Новый 1865 год".

В одно из Воскресений извозчик привез в коляске к воротам Вознесенского кладбища девушку, тоненькую, стройную, как былинка, с голубыми глубокими глазами, непродражаемо-милым очертанием лица. Она была так хрупка, так нежна, что извозчик невольно спросил:

— Как же вы одна-то тут, барышня? Тут не лес, но, однако же, глухо.

— Ничего, поезжайте! — ответила девушка, это была Верочка Оленева.

В гимназии она ощутила себя очень одинокой. Мадам Ронне сняла комнату рядом с гимназией, заботилась о Верочке постоянно, но одиночество было так ощутимо, так мучило!

Верочка уже не раз приходила на это старейшее томское кладбище вместе с мадам Ронне, но ей хотелось побыть у могилки отца одной. Вот и поехала, никому не сказавшись.

Теперь, увидев холодный, бесконечный каменный забор, тройные ворота, и шеренги голых берез и тополей, Верочка оробела.

Есть же там живые люди? Вон встроен в забор продолговатый дом, в котором, говорят, живут кладбищенские сторожа и священники. Но возле этого дома никого не видно. Дорожки припорошены снегом и ни одного следа.