Корона двух королей - [52]

— Не боишься, что бык тебе не покорится? С арены у тебя будет только два выхода.

— И в обоих случаях я буду победителем.

— А твоя мать? Если ты погибнешь, она останется с твоим отцом совсем одна.

— Если я погибну, ей выплатят компенсацию. С деньгами, которые ей заплатят, она сможет уйти от этого придурка и жить, ни в чём не нуждаясь.

Корвен увидел в карих глазах подростка решительность, свойственную редкому человеку, даже взрослому.

— Так дело в деньгах?

— Дело всегда в деньгах.

— Ну, мало ли какими путями можно их получить? Например, не вполне законными.

— Я не вор, — возразил мальчик, оскорблённый в своих лучших чувствах. — К тому же, если меня поймают, то отрубят руку. А как я стану воином без руки?

— Ох, если бы каждому, кого уличали в воровстве, рубили руку, нашему казначею пришлось бы носить за поясом топор вместо пергамента с отчётами, и половина придворных в один день бы стала однорукой.

Сидящие за столом прыснули смехом. Каждому из них была известна давняя борьба камергера и Хранителя казны с казнокрадами. Корвен хватал за руку воров в замке, младший Монтонари — вне его стен. Но если Корвен делал это из чувства долга перед королем, то Сальдо Монтонари двигал исключительно меркантильный интерес, которого он не скрывал и не стеснялся.

Он любил деньги и не любил, когда их брали без его разрешения или, что ещё хуже, брали больше, чем он давал. Он буквально следил за каждой монетой, что шла в оборот в пределах королевства, и с завидной регулярностью устраивал проверки в разных частях Ангенора на предмет уплаты графами и лордами областей различных налогов. Внезапные визиты дотошного брата зятя королевы всегда оборачивались для них головной болью и величайшей радостью, когда он, наконец, вдоволь напившись их крови, уезжал. Сальдо было дело буквально до всего — в конце концов, его единственной любовью были деньги, а заласканными детьми — книги бухучёта. Корвен только диву давался, как этот молодой мужчина добровольно иссушил своё сердце до состояния заполненного сводными таблицами пергамента и посвящал всё своё время расчётам и отслеживанию денежных средств. Даже во время еды он умудрялся вглядываться в какие-то цифры и пресекал любую попытку отобрать у него бумаги. Обычно он, даже не отвлекаясь от отчётов, вкрадчиво предупреждал: «Не стоит этого делать», — и у желающего ему помочь это желание сразу исчезало.

Однако и ему были не чужды минуты покоя. Таковыми Хранитель казны называл то время, когда они с Корвеном устраивали шахматные турниры в дальней части библиотеки. Они играли и вели отвлечённые беседы, и тогда становилось очевидно, что мир младшего Монтонари состоит не только из цифр. Камергер находил в нём интересного собеседника, способного поддержать разговор практически на любую тему, начиная от литературы и заканчивая политикой. Впрочем, он никогда не отвечал на вопросы о личном. Пожалуй, Сальдо был в замке единственным человеком, о котором Корвен почти ничего не знал, и это ему не нравилось.

Когда они закончили завтрак, в кухне появилась Данка. Она сказала, что принцесса Вечера уже проснулась и просит принести ей завтрак. Кухарка забегала по кухне — она ожидала, что после дороги принцесса проспит минимум до полудня, а не встанет ни свет ни заря. Через пару минут поднос для принцессы был уже готов. Корвен не пренебрёг своей обязанностью и дал ложку с приготовленной кашей кухонной кошке.

— Это не значит, что я не доверяю своим работникам, — пояснил он Данке, — но это моя обязанность.

— Неужели вам не жаль животное?

— Жаль. Но мы не можем давать пробовать блюда людям. Хотя ради некоторых конюхов я бы, пожалуй, сделал исключение.

Кошка слизала кашу со смородиной и начала умываться.

— Думаю, поднос можно уносить, — сказал камергер.

Около полудня Хранителя ключей вызвала королева.

— Чем могу служить? — спросил он, учтиво поклонившись.

Суаве в добровольном затворничестве своих покоев сидела за письменным столом и читала «Четырёхлистник». Платье простого кроя, но из дорогой ткани, подчёркивало белизну её кожи, а вдовий пояс без вышивки перетягивал талию. Единственный рубиновый браслет, подарок короля Эдгара, поблёскивал на тонком запястье, обручальный же был спрятан под рукавом, а на груди, кроме золотой четырёхконечной звезды (или четырёхлистного чистотела, как её ещё называли), не было никаких украшений. Светлые волосы королевы были аккуратно прибраны под сетку и перевязаны лентами. Утреннее солнце сквозь тучи отбрасывало на её лицо рассеянный тёплый свет и подсвечивало пушок длинных светлых ресниц.

— Полагаю, вы уже знаете, что скоро моя дочь выходит замуж? — спросила она тем нежным голосом, который ласкал ухо любого мужчины.

— Разумеется, моя королева, — ответил камергер.

— Я хочу, чтобы вы всё организовали.

— Я слышал, король не хочет устраивать пышное торжество и уже составил смету с Монтонари.

— Не хочет, но сделает, — возразила королева с улыбкой. — Мы всё обговорили сегодня утром. К тому же нужно ещё позаботиться о церемонии отказа от старой веры для Вечеры и Альвгреда.

Хранитель ключей помедлил с ответом.

— Прошу прощения?