Королю червонному — дорога дальняя - [9]

Через несколько недель из лагеря приходит открытка. На ней два слова: «Спасите нас». Приходит и телеграмма от мужниной приятельницы. В ней четыре слова: «Спасите, куда прислать деньги?» На ее месте я бы села в поезд и приехала спасать родителей сама, говорит она мужу. Но муж прекрасно понимает свою приятельницу: она боится потерять хорошее место — прислуги в немецком доме. Хочет спокойно дожить до конца войны.

Муж прав. Приятельница доживет до конца войны. А ее родители, которые своим отчаянием, своим призывом осмелились подвергнуть опасности его жизнь, погибнут в лагере.

Кресло: цена

Надо было сказать: сначала отведи его, потом ее. Или наоборот, первой следовало пойти жене — лодзинский знакомый наверняка бы ее не признал. Старика — да, в свое время у них были какие-то общие дела. Нет, все-таки сначала надо было отвести мужа. Он бы попался, а жена уцелела. Впрочем, она бы тоже, наверное, попалась, но потом, позже…

Интересно, пережил ли войну знакомый из Лодзи? Понятно, что он спасал себя и своих близких, каждый еврейский шпик кого-нибудь спасал. Вопрос в том, какой ценой. Но кто думает о цене, когда надо спасать?

Девушка

Очередная мужнина приятельница выходит из гетто по каналам. Ночует в тайнике пана Болека, рано утром ее нужно привести домой. Внешность у приятельницы вполне приличная: толстая коса, серые глаза, светлая кожа и маленький веснушчатый нос.

Они идут домой. За первым же углом натыкаются на полицейского. Он окидывает их внимательным взглядом, хватает приятельницу за косу и тянет в подворотню. Та сопротивляется, но полицейский прижимает девушку к стене и расстегивает на ней блузку.

— Пан полицейский, что вы себе позволяете?! — вмешивается она и своим новым, нееврейским голосом продолжает: — Вы бы лучше жидов ловили, вместо того чтобы к порядочным людям приставать!

— Да-а? — полицейский отрывается от груди девушки. — Хотите, чтобы я в ваш тайник наведался?

В тайнике пан Болек и его люди, муж…

— Заткнись, — говорит она резко приятельнице, однако та и не думает затыкаться. Наоборот, рыдает все отчаяннее:

— Отпустите меня, пожалуйста, я еще девушка, девственница!..

Ситуация становится угрожающей. Люди идут на работу, могут услышать, заинтересоваться… Кто это кричит — в подворотне, на рассвете — «Я девственница»? И кого полицейский может столь безнаказанно лапать в подворотне? Все это чревато крупными неприятностями.

Но, к счастью, девичество мужниной приятельницы остужает пыл полицейского. Он переключается на нее, а уж она-то хорошо знает, как себя вести. Не причитает, не вырывается. Приятельница мужа тактично отворачивается. Полицейский застегивает ширинку. Они возвращаются домой.

Свитер

Бася и Юрек Гайер уезжают из Польши. Немцы объявили, что выпустят евреев — граждан иностранных государств, и люди принялись скупать на черном рынке загранпаспорта. У Баси и Юрека паспорта гондурасские. Они приходят на улицу Длугую, в отель «Польский», где оформляют документы.

Она хочет попрощаться с Басей Гайер. Ведь это у нее в гостях она встретила блондина с беспомощными руками. Ведь это в Басиной квартире он сказал: «Ты похожа на дочь раввина». А она ответила: «Мой отец — химик, он ищет цвет, которого нет в радужном спектре». «Это почти одно и то же», — улыбнулся блондин. Так началась история их любви.

Им хочется поболтать перед разлукой, и она остается у Гайеров на всю ночь. Они толкуют о Гондурасе, о том, что там говорят по-испански и придется учить язык. О том, что испанский вовсе не так уж труден. О том, что свитер, который Бася связала в гетто из разноцветных остатков шерсти, пригодится ей в путешествии. (Бася объясняет, как вязать — где лицевая, где изнаночная, где накид, — показывает темно-розовую подкладку, изнанку с бесчисленными узелками.)

В пять утра немцы оцепляют отель «Польский». Всех увозят в Павяк[6], евреев отделяют от поляков. Она показывает кенкарту на имя Марии Павлицкой и присоединяется к группе поляков, которые пришли попрощаться с отъезжающими. Бася и Юрек предъявляют гондурасские паспорта и оказываются среди евреев. Евреев уводят, поляков оставляют в тюрьме. Она проводит в Павяке два месяца.

Молитва

Коридор, по обе стороны — камеры. В одной сидят еврейки. Каждый день по дороге в уборную она заглядывает к ним через глазок. Однажды утром видит мать своего мужа. Та сидит боком, подперев подбородок худой морщинистой рукой. Вечером она снова смотрит в глазок: взгляд женщины устремлен на дверь, словно бы прямо на нее.

Она в смятении отшатывается.

Возвращается в камеру.

Спрашивает арестованную накануне сокамерницу, кого привезли вместе с ней.

— Несколько человек.

— А молодой мужчина был? Блондин, худой, высокий, с прямыми волосами…

— Да, был блондин.

— А брюнет, бородатый… ой, что я говорю… без бороды, пожилой…

— Да, и брюнет был.

— А девушка? С крашеными желтыми волосами?

— Нет, девушки не было.

Все ясно: мужа и его родителей схватили, сестре удалось бежать. Ей хочется закричать: «Послушайте, забрали моего мужа! Мне незачем больше жить!» Но кричать бессмысленно, соседки по камере ничем не могут ей помочь, у них даже шпильки отобрали. Она смотрит на них с завистью. Их арестовали за важные патриотические дела. Они учили детей польской истории, были связными или печатали листовки… Ее ли вина, что она занята исключительно своим мужем?