Короля играет свита - [44]

Росту у кандидатов должно было быть не менее шести футов с половиною, цвет волос — жгуче-черный, стать — богатырская, выправка отменная.

Сибирский окольными путями успел узнать, что в особую гвардию он уже зачислен, потому что подходит под требования императора, как хрустальный башмачок — Сандрильоне.

Конечно, очень многие желали бы попасть в эту гвардию, однако кого подводил рост, кого цвет волос, кого выправка. Беда только, очевидно, теперь придется в мальтийские рыцари вступить, однако Сибирский этим не очень смущался.

Коли весь двор охотно шагает за императором в тартарары, отчего ж ему отставать надобно?

Несмотря на молодость, он понимал, что в жизни надо уметь поступаться малым, чтобы достигнуть большего, и был к этому готов!

Однако сделать это Сибирскому не удалось. На завтрашнем смотру молодой прапорщик удостоился немилостивого взгляда императора.

— Как ваша фамилия? — ни с того ни с сего спросил тот, упирая взор в переносицу побледневшего Сибирского.

Тот едва ответил, испугавшись выражения его курносого лица с выступающими зубами.

— Сибирский? — хохотнул Павел.

— Очень кстати! Коли Сибирский, тогда шагом марш в Сибирь! — скомандовал император, поворачиваясь на каблуках и уходя с плаца.

Прапорщик стоял будто громом пораженный. Да, общеизвестно было, что Павел отдает приказы об аресте и ссылке офицеров налево и направо, придираясь порою к таким мелочам, о которых и думать стыдно.

Случалось, не угодившие ему офицеры прямо с парадов отсылались в другие полки и на самые большие расстояния.

Это случалось настолько часто, что даже представители лучших фамилий не могли считать себя защищенными от произвола. Вошло в обычай, идучи в караул, класть за пазуху несколько сот рублей ассигнациями, дабы не остаться без денег в случае внезапной ссылки. Однако каждый втихомолку считал, что с ним такой беды приключиться не может.

Не был исключением и Сибирский. Однако гром грянул именно над его головой! Бедняга был так ошеломлен, что растерялся и пролепетал обессилено:

— За что, ваше императорское величество?

— Так вам, сударь, не нравится колокольный звон? — вопросом на вопрос ответил Павел.

— Не тревожьтесь: вас отвезут в такую Тмутаракань, что там даже часовни не сыщется, не только что церкви с колокольнею!

И сделал знак двум часовым встать по обе стороны несчастного арестованного.

Сибирский был отправлен по назначению в тот же вечер. А спустя месяц рослые гвардейцы, отборной стати, роста и внешности, одетые в красные мальтийские мундиры, поселились во внутренних казармах Зимнего дворца.

На торжественных обедах, на балах они порою маршем проходили мимо гостей, нарушая картину общего веселья и вынуждая танцующих разлететься по сторонам, словно сухие осенние листья, взметенные студеным ветром.

На место Сибирского в число гвардейцев был взят какой-то поручик. Правда, он уступал на пару вершков принятому ранжиру роста, да и цвет волос у него был не черный, как требовал император, а темно-русый с рыжиной.

Но на такую уступку император согласился ради генерал-майора Талызина, открывшего ему глаза на измену, зревшую в душе поручика Сибирского, оскорбившего столь любезный сердцу Павла Мальтийский орден.

Талызин получил чин генерал-лейтенанта и был назначен командиром Преображенского полка.

Нелишне будет сказать под занавес этого сюжета, что молодой человек, обладатель темно-русых с рыжиною волос, был племянником госпожи Свечиги-ной, признанной любовницы генерала.

Май 1801 года.

“…Благородный человек навсегда таковым останется и иным не сделается, как бы судьба над ним ни измывалась!” Алексей открыл глаза.

Эти слова, чудилось, ему кто-то в ухо шепнул — взволнованно, жарко.

Он вскинулся, огляделся всполошено, не вполне соображая, где находится. Какой-то закуток с косым, низко нависшим бревенчатым потолком, тщательно проконопаченным сухим мохом.

Такие же стены, по которым на щепочках, воткнутых в пазы, понавешаны пучочки трав, превратившихся уже в сухие будылья, однако не утративших сладковатого, спокойного запаха, от которого так и клонит в сон.

Сейчас, правда, эти тонкие ароматы перекрывает капустный дух щей, которые, конечно, томятся в русской печке. (Алексей уже успел усвоить, что это любимая еда хозяйки, тем же самым неизменно кормившей и своего нечаянного постояльца.)

Ситцевая линялая занавеска ограждает убогий топчан, на котором простерт Алексей. В уголке стоит старый косарь — большой, тяжелый нож, сделанный из обломка косы, им хозяйка лучину щепает под вечер, чтобы Алексей не лежал в кромешной тьме.

Но сейчас за косеньким окошком вполне светло, видно, что в каморке он один — и никого рядом, кто мог бы взволнованным голосом произнести эти слова.

“…Благородный человек навсегда таковым останется и иным не сделается, как бы судьба над ним ни измывалась!”

Не про него ли речь? Или почудилось? Во сне приснилось?

Алексей потер лоб, пытаясь отделить сон от яви. В последнее время столько всего навалилось!

До сих пор иногда кажется, что вот откроешь однажды глаза — и проснешься в своей маленькой спаленке во втором этаже старого барского дома в Васильках, а в распахнутое окно будет вливаться сочный аромат цветущих лугов, приправленный суровым голосом тетушки, отчитывающей за нерадивость каких-нибудь Федьку, Трошку, Симку, Лушку, Прошку…