Короли Вероны - [207]

«Пожалуй, прав был отец, назвав недостаток образования опаснейшей вещью».

— Джаноцца, неужели ты не понимаешь аллегории? В «Комедии» мой отец — не поэт Данте, а персонаж. Он символизирует человека — просто человека. Конечно, ему жалко Франческу и Паоло — как и любой христианской душе. Но в ад их отправил Господь, а не люди, а Господь непогрешим. Господь знает, что оправдания Франчески бессмысленны — она виновна. Она согрешила, и не важно, что она говорит — все равно ей страдать за совершенный грех.

— Но ведь… но ведь это так романтично…

— Какая чушь! И Паоло знает об этом. Он плачет, даже слушая речи Франчески, потому что все понимает. Как ты этого не видишь! Паоло знает, за что им суждено страдать. А Франческа убеждает себя, что виноват кто угодно, только не она. Франческа и на Господа готова вину переложить. Она — чуть ли не самая большая грешница из всех, кого отец встречает в аду. Она даже в инцесте повинна, если уж на то пошло! В ней воплотились все самые отвратительные свойства женской природы, начиная с Евы и кончая сегодняшними грешницами!

Джаноцца вдруг подошла к окну. Над Виченцей поднимался дым — теперь он уже явственно был виден. Джаноцца долго молчала. Очень долго.

Через несколько минут Антония начала чувствовать угрызения совести. Усевшись у ног подруги, она вздохнула.

— Джаноцца, прости меня. Я беспокоюсь о брате. Я все думала о Фердинандо и даже не знала, что Пьетро приехал. Я была уверена, что он в университете, в полной безопасности, а он в это время сражался. Наверно, я говорила с тобою слишком резко. Даже не наверно, а точно.

— Нет. Ты права. Я такая глупая.

— Что?

Джаноцца обернулась и полубезумными глазами посмотрела в лицо Антонии.

— Я очень глупая. В истории Паоло и Франчески я видела одну только романтику. Мне следовало выйти за Антонио. Я хочу сказать, Антонио не так уж плох. Но я думала… это все из-за стихов, что читал Мари в ту ночь. Он читал мне «Ад», я услышала о Паоло и Франческе и решила, что это знак, что нам с Мари суждено быть вместе. Теперь я понимаю: это действительно был знак, знак, что мне суждено гореть в аду! Бедный Мари! Он тоже отправится в ад. Он примет вечные муки за мой грех! Я виновата в том, что Марьотто будет убит! Он погибнет на дуэли с Антонио, он отправится в ад, и все по моей вине!

И тут Антония поняла, что Джаноцца не любит поэзию — она любит любовь. Поэзия — только средство. Пожалуй, Джаноццу стоит образумить. Поэтическая любовь — это одно, а жизнь — совсем другое.

— Джаноцца, я вовсе не это хотела сказать…

— Нет! Ты права! Это будет моя вина! Если бы я только дала Антонио то, что он хотел! — И Джаноцца снова уставилась в окно бессмысленным взглядом.

«Она чувствует себя героиней французского романа», — изумилась Антония.

Однако она не знала, что еще сказать. Теперь, когда Джаноцца перестала плакать, девушка вспомнила о своих обязанностях. Она открыла ларчик с письменными принадлежностями, достала лист бумаги, чернильницу и отточенное перо.

Джаноцца отвернулась от окна. Грудь ее тяжело вздымалась.

— Что ты делаешь?

— Я должна обо всем написать отцу, — отвечала Антония, не отрывая пера от бумаги. — Как думаешь, хоть кто-нибудь из слуг согласится отвезти письмо в Верону?

— Конечно.

Джаноцца достала из шкафа дорожное платье и накидку.

— А ты что делаешь?

— Нельзя сидеть сложа руки. Я прослежу, чтобы письмо доставили твоему отцу, а потом найду Антонио и постараюсь убедить его отменить дуэль, чего бы мне это ни стоило!

Меркурио бежал, не сбавляя скорости. До сих пор след вел пса по дороге, лишь дважды пришлось отклониться в сторону. Оба раза Меркурио подбегал к роще; видимо, Патино, услышав шум, прятался под деревьями. Оба раза похититель вновь выходил на дорогу и продолжал путь.

Насколько Пьетро помнил, дорога пролегала мимо поместья Монтекки, Монтебелло и Соаве и вела прямо к замку Сан-Бонифачо. Поэтому, когда Меркурио в третий раз свернул в кусты, Пьетро решил, что Патино просто опять пережидал, пока пройдут нежелательные свидетели. К удивлению Пьетро, пес не вернулся на дорогу. Он уверенно побежал сквозь густые заросли к югу.

Как ни странно, Пьетро жалел, что так отчаянно сражался сегодня. Патино вполне мог устроить засаду именно в этой роще, а у Пьетро правая рука дрожала от усталости, правая нога ныла. Он придерживал Каниса и встречал укоризненный взгляд Меркурио, до кончика хвоста захваченного охотой. Но Пьетро не желал из-за спешки попасть в засаду — помощи можно было ожидать в лучшем случае через полчаса. Если Пьетро по-глупому погибнет, Патино увезет Ческо, Детто и Фацио, и тогда ищи ветра в поле.

Пьетро теперь полагался главным образом на слух. Он то и дело останавливался в надежде уловить детский плач, позвякивание уздечки или конское фырканье. Слышалось журчанье воды на перекатах — невдалеке, видимо, был ручей или речка. Пели птицы, да рассерженный ветер все перебирал листья, словно тоже что-то искал.

Но вот послышался другой звук. Неподалеку, чуть впереди. Первым порывом Пьетро было пришпорить коня и броситься на помощь, но он заставил себя спешиться и пошел медленно, держа меч наготове. Меркурио крался у ног хозяина. Раздвинув мечом кустарник, Пьетро увидел берег реки. И источник шума.