Королевство грез - [112]

– Когда приходит война или голод, лорд морально – но не в силу закона – обязан защищать интересы своих слуг и вилланов. Иногда они так и делают, но обычно лишь в том случае, если им это выгодно.

Брат Грегори умолк, и Дженни медленно проговорила:

– Вы хотите сказать, они боятся, что муж мой не станет их защищать? Или что они ненавидят его за осаду Клеймора и выжженные поля?

– Ни то ни другое, – сокрушенно отвечал брат Грегори. – Крестьяне – большие философы и хорошо знают, что каждому поколению придется увидеть свои поля сожженными, когда лорд их ввяжется в драку с одним из себе подобных. Но что касается вашего мужа, дела обстоят совсем иначе.

– Иначе? – переспросила Дженни. – В каком смысле?

– Он посвятил войне всю свою жизнь, и они опасаются, что все враги его один за другим устремятся на Клеймор в жажде мести. Либо он сам навлечет их на свою голову из любви к битвам.

– Это смешно, – возразила она.

– Правда, но пройдет время, прежде чем они это поймут.

– А я думала, они будут гордиться, потому что ведь он… ведь для англичан он герой.

– Они гордятся. И чувствуют облегчение, и уверены, что в отличие от своего предшественника он захочет и сможет, если понадобится, защитить их. Сила и могущество дают ему тут немалое преимущество. На самом деле они преисполнены благоговения перед ним.

– А кажется, что они преисполнены ужаса, – горько заметила Дженни, вспоминая, как служанки вели себя в его присутствии.

– Верно, и на то есть особые причины.

– Не вижу я никаких особых причин, по которым им следовало бы его бояться, – с полной убежденностью заявила она.

– Да, но взгляните-ка их глазами: новым их господином стал человек, прозванный Волком в честь злобного, прожорливого зверя, который нападает и рвет свою жертву в клочья, пожирая ее. Больше того, легенда – не факт, а легенда – гласит, что у него нет жалости ни к кому, кто стоит у него на дороге. Став их лордом, он получил также право решать, какие налоги им придется платить; естественно, будет председательствовать в суде при разбирательствах, назначать наказания провинившимся – все это его право. Ну а теперь, – многозначительно посмотрел на нее брат Грегори, – пожелали бы вы, чтобы все это решал за вас такой человек, учитывая его репутацию безжалостного и жестокого?

Дженни разгневалась:

– Ох, но ведь он не безжалостен и не жесток. Будь он хоть вполовину так плох, нам с сестрой в его руках выпала бы не такая судьба, а гораздо хуже.

– Воистину, – согласился монах, улыбнувшись ей с оттенком гордости. – Остается теперь только ждать, пока муж ваш поживет какое-то время среди этих людей и они смогут вывести собственные заключения.

– По-вашему, получается все очень просто, – заключила Дженни, вставая и оправляя юбки. – И должно быть, так оно и есть. Надеюсь, долго ждать не придется, они скоро поймут, что он…

Дверь распахнулась, и оба они оглянулись как раз вовремя, чтобы увидеть, как на сердитом лице Ройса появляется облегчение.

– Никто не знал, куда вы подевались, – сказал он и зашагал к Дженнифер, зловеще громыхая сапогами по натертому деревянному полу церкви. – Впредь не исчезайте, не доложив кому-нибудь, куда направляетесь.

Брат Грегори бросил один-единственный взгляд на негодующее лицо Дженнифер и вежливо извинился. Как только дверь закрылась за ним, Дженни резко бросила:

– Я и не знала, что я здесь пленница.

– Зачем тебе понадобилось покидать замок? – поинтересовался Ройс, не потрудившись притвориться, будто не понял значения ее слов.

– Затем, что я хотела поговорить наедине с братом Грегори, – мрачно уведомила его Дженни. – Теперь твой черед ответить на мой вопрос. Почему мне запрещено покидать замок? Я у себя дома или в тюрьме? Я не собираюсь…

– Ты у себя дома, – перебил он, неожиданно усмехнулся, к полному ее замешательству, и добавил, тихонько и восхищенно фыркая: – И у тебя самые синие в мире глаза. Когда ты злишься, они становятся цвета мокрого синего бархата.

– Мокрого бархата? – кисло переспросила она, морща носик. – Мокрого бархата…

Белые зубы его сверкнули в широчайшей улыбке.

– Разве нет? А что я должен был сказать?

Улыбка была неотразимой, и Дженни поддалась его озорному настроению.

– Ну мог бы сказать, что они цвета… – она увидела большой сапфир, украшающий распятие, и предложила: – …сапфиров. Это неплохое сравнение.

– Ах, но сапфиры холодные, а глаза твои теплые и выразительные. Как, лучше? – хихикнул он, не слыша более возражений насчет мокрого бархата.

– Гораздо, – охотно согласилась она. – Не соблаговолишь ли продолжить?

– Комплименты?

– Конечно.

Губы его дрогнули от смеха.

– Очень хорошо. Ресницы твои напоминают мне черную от сажи метелку.

Развеселившаяся Дженни залилась мелодичным смехом.

– Метелку! – радостно хохотала она, укоризненно качая головой.

– Точно. А кожа твоя белая, мягкая, гладкая… Глядя на нее, я вспоминаю…

– Ну? – фыркая, подтолкнула она.

– Яйцо. Продолжать?

– О, пожалуйста, больше не надо, – пробормотала она сквозь смех.

– Как я понял, у меня ничего не вышло? – ухмыляясь, уточнил он.

– Я-то думала, – упрекнула она, задыхаясь, – что даже при английском дворе требуется хоть какое-то галантное обхождение. Ты что, никогда не бывал при дворе?