Королевское чудовище - [14]

Приехав, он всегда задавал один и тот же вопрос:

— Мое милое маленькое чудовище! Тебя кто-нибудь обижал, пока меня не было?

Обижал? На дороге дети бросали в нее камни. Подставляли подножки, давали пощечины, дразнили. Люди, которым она нравилась, бывало, обнимали ее, но сжимали слишком сильно и давали волю рукам.

И все же Файер очень рано поняла, как нужно отвечать на этот вопрос — нужно лгать и закрывать от отца разум, чтобы он не знал, что она лжет. Это сбивало ее с толку еще больше, ведь она так тосковала по нему; но стоило ему приехать, и сразу же приходилось лгать.

Когда ей было четыре, у нее был пес — она взяла его из помета, родившегося на конюшнях Брокера. Файер сама выбрала себе щенка, и Брокер позволил ей его оставить, потому что песик подволакивал одну ногу и все равно не смог бы быть полезен в хозяйстве. У него была темно-сизая шерсть и ясные глаза, и Файер звала его Ту — сокращенно от «туча».

Ту был веселым, слегка бестолковым щенком и совершенно не печалился своей ущербности по сравнению с остальными собаками. Он легко приходил в восторг, постоянно прыгал и имел привычку время от времени от большой любви покусывать людей. И ничто не приводило его в такое безумное возбуждение, волнение, радость и ужас, как присутствие Кансрела.

Однажды, гуляя в саду, Файер и Ту неожиданно наткнулись на него. Ту в смятении прыгнул на Файер и прикусил слишком сильно — так, что она даже вскрикнула.

Кансрел бросился к ней, упал на колени и взял ее на руки, не заботясь о том, что рубашка пропитается кровью.

— Файер, как ты?

Она прильнула к нему, потому что на мгновение Ту и вправду ее напугал. Но, придя в себя, вдруг увидела и почувствовала, как Ту снова и снова прыгает и бьется об острый обломок скалы.

— Хватит, отец! Перестань!

Кансрел вытащил из-за пояса нож и двинулся к собаке. Вскрикнув, Файер повисла на нем.

— Не трогай его, отец, пожалуйста! Ты же чувствуешь, что он не нарочно!

Она поскреблась в его разум, но он был слишком силен. И тогда, дергая его за штаны и изо всех сил молотя кулачками, она разразилась рыданиями.

Кансрел тут же остановился, засунул нож обратно за пояс и несколько мгновений просто стоял, упершись руками в бока и кипя от ярости. Ту, поскуливая, с поджатым хвостом захромал прочь. А потом Кансрел вдруг резко переменился, снова потянулся к Файер, обнял ее и целовал, шепотом успокаивая, пока она не перестала плакать. Прочистив ранку, он перевязал ей пальцы, а потом усадил и принялся рассказывать о том, как контролировать разум животных. Когда он наконец ее отпустил, она бросилась искать Ту — он пробрался к ней в комнату и, сбитый столку и пристыженный, калачиком свернулся в углу. Она взяла его на колени и попробовала успокоить его разум, чтобы в следующий раз суметь защитить его.

Проснувшись на следующее утро, она обнаружила, что Ту не скребется, как обычно, у ее двери. Целый день она искала его и на собственных землях, и у Брокера, но так и не смогла найти. Он пропал.

— Наверное, убежал, — предположил Кансрел мягким, сочувствующим тоном. — С собаками такое бывает. Бедняжка.

Так Файер научилась лгать отцу на вопрос, не обижал ли кто ее.

С годами визиты Кансрела стали менее частыми, но более затяжными, потому как на дорогах было небезопасно. Бывало, появляясь у нее на пороге после многомесячного отсутствия, он привозил с собой женщин, или торговцев животными и дурманом, или новых чудовищ в свою коллекцию. Иногда он проводил все это время под действием яда какого-нибудь растения, так ни разу и не очнувшись, или с ним, совершенно трезвым; случались вдруг странные, неожиданные приступы хандры, которую он вымещал на всех, кроме Файер. А иногда настроение у него было светлое и ясное, как те высокие ноты, что она играла на флейте. Файер страшилась его посещений; его грубых, восхитительных, беспорядочных вторжений в ее тихую, размеренную жизнь. Но каждый раз, когда он уезжал, она так мучилась от одиночества, что одна только музыка способна была ее успокоить, и она с головой окуналась в уроки, не обращая внимания на ненависть и возмущение учителя по поводу ее растущего мастерства.

Брокер никогда не скрывал от нее правду о Кансреле.

«Я не хочу вам верить, — думала она, когда он рассказывал ей о зверствах Кансрела. — Но я знаю, что это правда, потому что Кансрел сам рассказывает мне истории и ему никогда не стыдно. Он считает, что учит меня, как должно поступать, и его беспокоит, что я не использую свою власть как оружие».

— Неужели он не понимает, насколько вы с ним разные? — изумлялся Брокер. — Неужели не видит, что вы сделаны совсем из разного теста?

Когда Брокер начинал так говорить, Файер чувствовала себя невыразимо одинокой. Иногда ей так хотелось, чтобы ее тихий, невзрачный, добрый сосед был ее настоящим отцом. Ей хотелось быть похожей на Брокера, быть из одного теста с ним. Но она знала себя и знала, на что способна. Даже решив вопрос с зеркалами, она все равно видела свое отражение в глазах людей и знала, как просто было бы сделать ее жалкую жизнь чуточку приятнее — Кансрел так делал постоянно. И никогда никому, даже Арчеру, не говорила, каким постыдным было это искушение.