Королевский тигр - [4]

Это неожиданно доброе и великодушное предложение потрясло мальчика, его глаза заблестели от невероятной, фантастической надежды.

— Пошли, — сказал служитель и протянул руку, но не коснулся кулачка мальчика — рука замерла на полдороге, и вторую половину этого пути мальчик должен был одолеть сам. Прошло несколько секунд, прежде чем его недоверчивость, упрямство, страх быть пойманным в ловушку и обычная злобная насмешка над всяким проявлением доброжелательности взрослых отступили перед надеждой на небывалое счастье — он пойдет с Нигером в Черный край, ему позволят покормить его всемогущего отца, королевского тигра!

С прежде неведомой ему готовностью к беспрекословному повиновению он наконец вложил свой крепко сжатый кулачок в сильную и теплую ладонь служителя.

С тех пор мальчик почти целыми днями всюду ходил со служителем и помогал ему кормить зверей, чистить клетки и загоны. Оказалось, что он смышленый и легко усваивает свои новые обязанности. В его тщедушной фигурке было, как выяснилось, когда он начал таскать ведра с кормом, куда больше силы и выносливости, чем можно было предположить, глядя на него. Страха он, казалось, вообще не ведал. Приходилось строго следить, чтобы он не забирался, даже не помышляя о какой бы то ни было осторожности, в клетки хищников, не было у него страха, и тогда, когда, несмотря на запрет наставника, он голыми руками проталкивал через решетку куски мяса и подсовывал их чуть не вплотную к рычащей оскаленной пасти.

Служитель знал, конечно, что здесь, в зоопарке, звери давно уже живут в неволе. Они были апатичными, их дикие инстинкты притупились, как нож, которым слишком долгое время резали хлеб насущный. Едва ли можно было ждать от них чего-то страшного. Однако служителя удивило то, что звери ни разу не зарычали на его нового маленького спутника, а ведь его запах, новый для них, должен был пробудить в них злобную подозрительность или давно уснувшую кровожадность. Казалось, они чувствуют к мальчишке такое же почтение, как к нему самому, их старому знакомому, кормильцу и слуге.

«Это и есть тайна бесстрашия», — подумал служитель.

И с острым чувством раскаяния и тоски ему вспомнилась одна-единственная секунда страха, которая много лет назад стала кошмарным финалом его карьеры укротителя.

***

Доктор решил съездить куда-нибудь за город. День стоял ясный и безветренный, а значит, как раз подходящий для праздного времяпрепровождения. Быть может, частица привольного покоя, который, по-видимому, всюду царит в природе, куда еще не добрались люди, окажет благотворное воздействие на его нервы. С некоторых пор его тяготили скрываемая от всех неудача и какое-то неуловимое уменьшение веры в себя, хотя он и был достаточно дисциплинированным, чтобы работать по-прежнему аккуратно и добросовестно. Это чувство беспокойства было связано, по-видимому, с одной пациенткой, которая ожесточенно сопротивлялась испытанным методам лечения, несмотря на то что именно к ней он по непостижимым причинам чувствовал особенный интерес. Впрочем, возможно, то, что его сила слабела, а ее сопротивление росло, было как раз следствием его личного участия в ней…

Но вдруг он почувствовал, что природа — все-таки не то, что ему требуется при его теперешнем состоянии. В лесной тиши его мыслям будет не успокоиться, там они лишь быстрее помчатся по кругу бесплодных навязчивых размышлений. Он был человеком мысли — не медитации. Приняв решение, доктор поставил машину подле ворот зоопарка и вышел. В праздно плывущей густой толпе людей, чья будничная целеустремленность благодушно растворилась и рассеялась в неторопливом бесцельном гулянии, он тоже праздно поплыл по течению, с легким чувством, что и ему позволено сойти с колеи долга. И захотелось хоть на час отвлечься от мыслей о работе.

В синевато-зеленой листве каштанов светлели бело-розовые свечки цветов, похожие на восковые декоративные деревца, и там и сям на серой земле лежали мелкие лепестки с тонко изогнутым краем. Врач праздно брел вслед за публикой от одной клетки к другой, рассеянно поглядывал на зверей и читал таблички, на которых были написаны названия животных и стран, откуда они родом. Понемногу он почувствовал освобождение от треволнений минувшего утра.

«Никак, ну никак мне не перестать! — вдруг подумал он, удивляясь и одновременно иронизируя над собой. — Сегодня один из редких свободных дней, которыми я могу себя побаловать, а чем я занимаюсь?! Провожу этот день среди клеток и решеток, за которыми сидят взаперти существа, в чьих глубинах дремлет тот же древнейший мрак, что наполняет души моих пациентов в психиатрической лечебнице. Кто знает, сколь многие из этих зверей — с точки зрения животного — впали в безумие из-за того, что их насильно держат в огороженных загонах вопреки естеству их инстинктов?

Хотя… Почему я решил, что звери сходят с ума, если их свобода немного урезана, но никакой жестокости нет, а обращение с ними хорошее и питание обильно? Ведь и люди когда-то без большого вреда для себя прошли процесс укрощения и заключения в клетки, внутренние и внешние. Конечно, решетки вызывают у них известную неприязнь, однако жить за решеткой им нравится. Всякий человек живет за решеткой. И он ведь — тоже. Он — так еще и по своей воле. Ведь он не позволяет себе даже той здоровой и простительной несдержанности, что подталкивает перегруженных работой мужчин срывать дома на жене накопившееся раздражение, которое в конце концов должно ведь находить какой-то выход. Где же еще от него избавишься? И кто еще сумеет понять этот, так сказать, совершенно неличный характер подобной раздражительности, если не собственная жена, ведь она-то должна бросить на другую чашу весов все бесчисленные, известные лишь ей знаки внимания и хорошие свойства супруга, которыми она может вознаградить себя за любые случайные срывы».