Королевский гамбит - [27]

Я с задумчивым видом кивнула головой, сосредоточив свое внимание на последнем из желтков сырых яиц, очищенных мною от скорлупы. Обращаясь с ним так же осторожно, как если бы это был цыпленок, которым он мог бы стать, я катала оранжевый кружок между ладонями, чтобы освободить его от прилипшей пленки. Чуть только желток высох, я зажал его эластичный мешочек между пальцами, словно я была матерью легендарного Ахилла, держащей свое дитя над рекой Стикс. Столь же осторожно я проткнула желток чистой деревянной щепкой, и его содержимое вылилось в гладкое отверстие перевернутой скорлупы, служившей маленькой чашей.

С полдюжины скорлупок, заполненных жидким желтком, стояли передо мной на длинном столе, ломящемся накануне вечером от изысканных яств. Сейчас его гладкую поверхность использовали в качестве рабочего места, на котором были выставлены мои принадлежности для занятий живописью. Я повернулась к небольшим сосудам с мелко помолотым красящим веществом, в том числе лазуритом, ярью-медянкой и красным железняком, уже приготовленным мною. Цветные порошки разогревались на крошечной угольной жаровне, созданной учителем для этой цели, ибо, по его словам, темпера смешивалась более равномерно, когда красящее вещество нагревают. Я понимала, что мне придется действовать быстро, ибо краска, как только ее приготовят, быстро высыхает.

Через несколько минут пигмент и желток были смешаны; полученное вязкое вещество разбавили теплой водой, чтобы краска стекала с кисти. Теперь я стояла в стороне, а мастер, сменивший свой пышный, вечерний наряд на привычный коричневый жакет, закатал рукав на левой руке и занялся восстановлением поврежденной фрески.

Я с благоговением, свободным от фамильярности, наблюдала за тем, как он водит кистями — то из свиной щетины, то из горностаевого меха — по рубцу на разрисованной штукатурке. Начав с белого, затем он обмакнул кисти в небесно-голубой и нанес несколько едва заметных штрихов. Далее он, используя созданное мною скромное разноцветье красок, то брал их в исходном состоянии, то, столь же часто, смешивал краски на деревянной палитре, получая новый оттенок. Хотя такой способ, возможно, и кажется опасным, я знала, что это не так. Если бы ему сказали вновь создать эти тона, Леонардо непременно вспомнил бы, сколько мазков, добиваясь получения необходимого оттенка, сделал он той или иной краской.

Я рано узнала, учась у него, что применяемая им техника называется асекко. Асекко — живопись по высохшей штукатурке темперными красками на яйце, традиционный способ, используемый при восстановлении либо исправлении уже существующей фрески. Первоначально изображение было выполнено в обычной манере, так называемой buon fresco. Вместо традиционных красок художник наносит на слой сырой штукатурки растворенные в воде пигменты. Это трудная техника. Участок оштукатуренной стены, подготовленный для работы, следовало расписать за полдня, ибо данный метод требовал, чтобы сохнущая штукатурка впитала в себя краску. Когда, через несколько часов, поверхность высыхает, краска становится частью самой штукатурки, а не просто лежит слоем поверх нее.

Также я узнала, что фреску поэтому делят ровно на столько частей, или giornata, сколько дней займет ее создание. Если художник рассчитал все верно, они идеально подходят друг другу, и получившееся изображение кажется единым целым. Я наблюдала за тем, как учитель, стоя на лесах, приступил к работе у самого верха, у потолка, и каждый день опускался все ниже, чтобы случайно не испортить труд вчерашнего дня сегодняшним. Эта фреска, как мне было известно, состояла из двадцати двух частей, указывавших на количество дней, потребовавшихся на ее завершение.

Я принадлежала к тем немногим ученикам, которые каждое утро готовили стену для росписи. На ее поверхность уже был нанесен толстый слой штукатурки и даже прорисован контур будущей фрески. Мы клали тонкий, ровный слой краски на участок, который предстояло расписать. Затем переносили фрагмент сцены на только что оштукатуренную стену. Наносили контур рисунка, предварительно начертанного учителем на бумаге, с помощью инструмента, пробивающего дырочки в бумаге, своеобразного трафарета. Высокие юноши прижимали рисунок к стене, я же обычно сыпала на эти линии мелко помолотый древесный уголь. Черная пыль заполняла дырочки, образуя контур фигур. Силуэты обводили красными чернилами и раскрашивали.

Впрочем, основная часть работы над фреской ложилась на плечи учителя; однако иногда в награду за тяжкий труд он позволял кому-нибудь из нас рисовать тучу либо ветвь дерева или незначительные Детали сцены. Мой взгляд гордо остановился на фрагменте фрески в нижней части стены, изображающем какого-то мелкого святого: отдыхая под тенистым деревом, он пил из черпака. Колодец по соседству, из которого он, верно, зачерпнул воду, был моим изобретением. Я сияла от гордости, когда Леонардо в присутствии моих товарищей высказал свое мнение:

— Взгляните, Дино добавил сюда упавший камень и нарисовал там мох на валунах. Его колодец кажется старым, заброшенным. И поэтому мы задаем себе вопрос: сколько прошло времени с тех пор, как из него пили воду? Отошел ли куда хранитель колодца или просто пренебрегает своими обязанностями? Наш юный подмастерье показал, что даже мельчайшая деталь способна породить вопросы в уме зрителя.