Королевский двор Франции в эпоху Возрождения - [140]

»: «Двор короля Наваррского сделался процветающим благодаря храброму дворянству и великолепным дамам […]. Удовольствия порождали пороки, как тепло привлекает змей. Королева Наваррская очищала умы от ржавчины, и покрывала ржавчиной оружие. Она наставляла короля своего мужа, что у кавалера нет души, если у него нет любви, и пример, который она сама подавала, заключался в том, чтобы ничего не скрывать, желая тем самым, чтобы эта публичность представала как некая добродетель и чтобы скрытность означала порок.[1188] Этот государь, мягкий от природы, вскоре стал учить привечать служителей своей жены, а она — любовниц короля своего мужа»[1189].

Генрих III и Екатерина Медичи нуждались в Маргарите как политической фигуре, способной влиять на мужа, отстаивать интересы дома Валуа, и информировать их обо всех важных событиях враждебного, по сути, неракского двора. Все, о чем она писала матери и брату, обсуждалось и принималось в расчет. Так, уже во время начала кратковременной Седьмой религиозной войны 1580 г. Екатерина отвечала дочери в одном из писем: «Я написала Вам вчера […] с горечью, видя, что война началась […]. Вы сами видите, какие дурные советы получает Ваш муж [от своего окружения]. Поговорите же с ним, дочь моя […]. Дайте ему понять ошибку, которую он совершает и возьмите на себя труд ее исправить, […] известив меня о том, что получилось»[1190].

Королеве-матери вторил и король Франции, вменяя своему очередному посланнику при неракском дворе, Филиппу Строцци, «отправиться к королю и королеве Наваррским, чтобы попытаться погасить огонь, который начинает разгораться», с целью «восстановления мира, который они [короли Наварры] так отстаивают…»[1191]. Интересно, что и Екатерина, и Генрих III в своих письмах рассматривали Генриха Наваррского и Маргариту как некое единое (политическое) целое, и возможно, подозревали королеву Наваррскую в двойной игре, или как минимум, в отстаивании своих интересов. Маргарита вспоминала, говоря о событиях начала войны, что «мой муж оказывал мне честь, выслушивая меня и доверяя мне больше, чем своим советникам»[1192], как всегда преувеличивая степень своего влияния на хитрого беарнца, который, тем не менее, охотно признавал, что его жена-католичка из дома Валуа в предстоящем конфликте скорее принимает его сторону, чем сторону своей семьи. Так, 11 апреля он писал ей из военного лагеря: «Друг мой, мы снова вместе, Вы и я, а наши сердца и наши желания являются единым целым. […] Король говорит, что желает мира. Я рад в это поверить. Но средства, которые [для этого] использует его совет, ведут к нашей гибели»[1193].

«…Я была бессильна что-либо сделать», — напишет потом королева Наваррская, констатируя провал своих миротворческих усилий. Ни одна из конфликтующих сторон не желала уступать, и вооруженные провокации следовали как со стороны католиков, так и со стороны протестантов. Мир в Бержераке стал возможностью только перевести дух и собраться с силами обеим сторонам, которые, за короткое время исчерпав мирные способы сосуществования, более не хотели договариваться. Окружение, советы обоих королей толкали их на очередную войну, иногда называемую «Войной влюбленных», которая началась весной 1580 г. и закончилась в ноябре того же года миром во Флеи, подписанным при посредничестве Маргариты де Валуа[1194].

Подводя итоги, можно констатировать, что Маргарита действительно пыталась сделать свой двор средоточием мирной жизни, центром политического посредничества и мирных инициатив. Неракский замок, таким образом, был своего рода «политическим кабинетом» королевы Наваррской, которая, посредством роли «любительницы» литературы и ораторских упражнений, столь ценимых ее знаменитыми «собратьями», смогла им показать, «как мало выгод может принести война», равно как и то, что именно она может обсуждать войну с обеими партиями, выполняя функции посредницы. Нельзя не видеть, что в Наварре Маргарита совершенствовала свою роль женщины-политика, оставаясь в то же время хозяйкой своего двора, принимая самостоятельные решения, например, о возвращении сеньора де Боска, своего гофмейстера, «для надобностей на нашей службе»[1195], или в отношении «господина де Пибрака», которого она оставила в штате «ради его же дел, которые находятся в плохом положении»[1196].

Нужно отметить, наконец, что и Генрих де Бурбон, и Маргарита де Валуа, согласившись в свое время с неизбежностью совместного сосуществования, сумели на какое-то время создать достаточно прочный политический и дружеский альянс, демонстрируя пример толерантности своему двору, будучи разного вероисповедания. Этот «политический эксперимент» функционирования межконфессионального двора (1579–1581), однако, не был завершен и не мог закончиться удачей в то время: еще слишком велики были политические и религиозные противоречия враждующих сторон, которые не в состоянии был разрешить ни один промежуточный мир, слишком молоды и амбициозны были лидеры, чтобы думать о мирном сосуществовании французского и наваррского дворов, наконец, слишком хрупким было женское посредничество, не всегда встречавшее понимание и вызывавшее раздражение у всех конфликтующих партий. «