Королевская Франция. От Людовика XI до Генриха IV. 1460-1610 - [110]

Во всей этой истории поражает глубокая двойственность феномена Лиги: в некоторых отношениях она обнаруживает достаточно отталкивающие черты. Мишле будет позднее возмущаться мерзким клерикализмом этой группировки, исключающим любые проявления терпимости к протестантизму. Но разве англиканская Церковь и «диссиденты» в Англии, где в 1688 году прошла «славная революция», проявляли открытость и терпимость к католикам, составляющим меньшинство на Британских островах, но большинство в Ирландии? Смесь ханжеского фанатизма и популизма, которая проявляется в выступлениях Лиги, напоминает по аналогии, если забежать далеко вперед, исламскую революцию в Тегеране в 1970-1980 годах, также характеризовавшуюся этими чертами. Подобное сближение не делает более привлекательными совместные мероприятия Гизов и городских масс под эгидой Лиги. И без дальнейших сравнений с более поздними периодами много раз отмечалось, что практика Парижской лиги (охота за подозрительными, доносы, символический, а иногда и настоящий террор, организация «секций» по кварталам, работа среди горожан и их подготовка к выступлениям) предвосхищает методы якобинцев, санкюлотов, членов Парижской коммуны в жестокие 1793-1794 годы. От этого до установления родственной связи одного с другим остается только шаг, но весьма длинный.

Вспомнив об этих проекциях в будущее, нужно все-таки ограничиться некоторыми достоверными данными. Прежде всего приверженность Лиги к традициям (городское пространство, сложившееся за века, практика городского контроля, связанного непосредственно с местным снабжением, самоуправлением, проблемами религии) слишком сильна, чтобы можно было одними лишь поспешными рассуждениями спроецировать действия сторонников Лиги за пределы их возможностей — к смертным мукам еще не родившегося тогда робеспьеровского террора.

Тем более что следовало бы смягчить, выделив отдельные нюансы, всю оценку феномена «гизаров», которая могла бы стать слишком негативной. В действительности Лига является по сути «очень французской», во всех смыслах этого слова, хороших и не очень. Благодаря участию городов, поддерживающих Гизов, и действиям губернаторов провинций, являющихся их сторонниками, Лига опирается на регионы севера и востока, которые в некоторой степени играют роль бастионов национальной идентичности (особенно после выявления протестантской оси Сен-Мало — Женева) и останутся опорой социального, экономического, культурного развития в масштабах всей Франции. Среди этих преимущественно поддерживающих Лигу регионов, в основном северо-восточных, в которых во всяком случае говорят на северофранцузском языке (лангдой-ле), назовем Шампань, Бри, Бургундию, Лотарингию (которая еще только соприкасается с Францией благодаря общему языку, Гизам и близости границ), Пикардию, Иль-де-Франс, затем более периферийные — Берри, Мен-Анжу, ближе к югу — небольшую часть Дофине, Лионский регион, Пуату, Овернь, Прованс… Напротив, Лига встречает множество явных трудностей при стремлении распространить свое движение на юге, в Лангедоке, и на юго-западе, в обеих этих частях страны преобладает движение гугенотов и относительно умеренных католиков-«политиков». Правда, Жуаёзы, столь могущественные в Тулузе, проявляют растущие симпатии к Лиге; благодаря неожиданной поддержке этой влиятельной семьи бывшего «миньона» (любимчика) Генриха III Святой союз получает столь необходимую ему точку опоры в розовом городе — в самом сердце Аквитании, которая в основном поддерживает Генриха Наваррского.

Но оставим в покое эту сомнительную опору Лиги на юге и пристальнее взглянем вперед, через большой промежуток времени. Скажем, что в тот день, когда в 1789 году для населения Северной Франции настанет время освобождения, каким бы мучительным оно ни было, от истинного королевского абсолютизма, это население окажется, не слишком хорошо осознавая это, приблизительно в таком же положении, как в 1588 году, в период, когда провинции севера и востока Франции под эгидой Гизов стремились утвердить свою волю к самоопределению или по крайней мере к участию в управлении страной — все это в противовес политике Генриха III.

И тем не менее… Лига не является чисто национальной. Часто стремясь, вопреки целям укоренившегося галликанства, осуществить во Франции декреты Тридентского собора, она неизбежно приобретает «трансальпийский» характер, ее взгляды охотно устремляются к Риму, к государям-понтификам. Более того, Гиз получает от Филиппа II огромные субсидии — сотни тысяч звонких и полновесных экю. Можно ли думать, что золото для них только что выплавлено или отчеканено в монеты на рудниках в Потоси? Гиз, которого испанские дипломаты, ведущие переписку с мадридским двором, обозначают кодовым именем Муций, тем не менее не становится в силу этого простым тайным агентом Испанской короны, служащим осуществлению враждебных планов, которые последняя замышляет против международного протестантизма, и прежде всего против Англии (экспедиция «Непобедимой Армады» к британским берегам, которую ожидала гибель, относится именно к 1588 г.). Феодал, имеющий обширные владения во Франции и в Лотарингии, Генрих де Гиз помимо этого после «дня баррикад» (1588 г.) может твердо рассчитывать на свою огромную популярность в Париже, одном из крупнейших городов Запада. Когда он имеет дело с Филиппом, речь идет о сотрудничестве государства с государством или пэра с компаньоном. Даже более слабый по сравнению с испанским Габсбургом, который с выгодой для себя (но не без дисгармонии) «играет на мировом клавесине» (Европа, Америка, Филиппины…), Франсуа де Гиз тоже обладает, хотя и в меньшей мере, властью почти в национальном масштабе и подчас — в международном. Он может оказывать сопротивление Его Католическому Величеству в рамках их совместного альянса, воздвигнутого на основе религиозного интегризма. Герцог Лотарингии может даже пойти на то, чтобы повысить свои ставки в этой опасной партии, в которой он погибнет от руки убийцы.