Королевишны #3колбаски - [11]

– Да мы… мы ведь можем просто попробовать, – говорит Хакима.

– Это ни к чему не обязывает, – киваю я.

– Да, просто небольшая прогулка, – подтверждает Астрид.

И Хакима с самым естественным видом направляется к Giant. Она сидит на нём как птичка на насесте и не достаёт до земли, но это шаткое равновесие, похоже, её совсем не смущает. Астрид Бломваль, не без гордости за свою работу, выбирает бежевого франта. Что ж, отлично, мне достаётся мамин велик, синий крепыш, как раз по росту – как кровать медвежонка Маше, если бы, конечно, Маша была толстухой с тёмно-русой копной на голове вместо золотых кудрей.

Ну, колобки! Пора нам прокатиться!

Когда мы выходим, мама лежит в саду в шезлонге, задрав юбку, чтобы как следует поджарились ляжки, с каким-то талмудом в руках и с мухоподобными очками на носу. Филипп Дюмон как раз закончил стричь лужайку, и она лоснится зеленью так, будто он её пропылесосил. Они провожают нас зачарованными взглядами, словно увидали спросонья, как три королевы со свитами выступают в поход.

– Мирей катается на велосипеде?

– Мирей починила велосипеды?

Мама встаёт, соломенно-жёлтая юбка-тюльпан опадает и чуть трепещет на ветру. Филипп обнимает её за талию. Я подглядываю за ними краем глаза, пока иду по дорожке: они красивые и похожи на американцев перед собственным домом цвета ванильного мороженого, посреди сада с круглыми, как брюссельская капуста, кустами.

Пёс Мурлыка приободрился, услышав шум велосипедов, и уже бежит к нам, махая хвостом, но лизнуть икры не выходит: он быстро понимает, что связался с мастерами руля и педалей и догнать нас нет шансов (с его-то одышкой). Мы уже далеко. Мы несёмся, непрошеные гостьи, в самый центр Бурк-ан-Бреса, мы, колбасные королевы, на прекрасных, сверкающих на солнце великах.

* * *

Не знаю, давно ли вы катались на велосипеде.

Может, вы катаетесь часто. В таком случае, возможно, вы уже привыкли и не замечаете.

Не замечаете чуда.

А чудо велосипеда в том, что он – метла, волшебная метла, несётся, рассекая воздух, послушная малейшему велению мысли; он чувствует твои ладони, ступни, мышцы бёдер, ему не нужно говорить, куда ехать, он знает сам; это волшебная метла.

Но чудо велосипеда в том, что это ещё и конь… да, гордый, мускулистый конь, который может порой захромать, или начать задыхаться, или скрипеть зубами, когда попадётся выбоина поглубже, так что нужно холить велосипед и разговаривать с ним, это важно: он – конь.

Чудо велосипеда в том, что он – звенящий металлический агрегат, чудо механики; нужно восхищаться системой его колёс и шестерёнок.

И когда ты осознаёшь велосипедное чудо целиком, всё это смешивается, сливается с тобой, и ты чувствуешь каждую трещинку на дороге, малейший щелчок передач, чувствуешь, как летишь, разрывая воздух, и как твоя кровь пульсирует в жилах с каждым толчком педали. И вдруг – главное чудо – ты с ним становишься единым целым, стремительным, горячим существом, и мир вокруг – другой, как будто это вы его сотворили.

7

В Бурк-ан-Бресе ярмарочный день. Обливаясь потом, красные, как помидоры (мы с Астрид – обычные, а Хакима – как «бычье сердце»), привязываем наших гордых скакунов к столбу. Я сообщаю моим Колбаскам:

– Последний раз я неслась с такой скоростью лет пятнадцать назад, в тот дивный миг, когда вылетела из Клауса фон Штруделя и рванула занимать место у мамы в животе.

– Э-э, да, но вообще-то всё происходит немного не так, – объясняет Хакима. – Потому что на природоведении нам говорили, что на самом деле сперматозоид – он, в общем, типа не человек, это только половинка, и только когда он попадает в яйцеклетку, тогда уже начинают образовываться другие клетки, поэтому, в общем, неправильно говорить, будто ребёнок – это тот, кто выиграл в гонке сперматозоидов.

– Ясно. Ну что, пройдёмся по рынку?

Вот только уже через пару осторожных шагов мы чувствуем, как ломит мышцы… а ещё через пару метров уже шатаемся, как собутыльники из бара. Но это даже забавно – вразвалку мы огибаем людей, щупающих дыни и пробующих козий сыр, и они удивлённо оборачиваются на наше «уй-ой-ай», когда мы случайно напряжём какую-то убитую двадцатиминутным заездом мышцу.

– Да что с тобой такое, Мирей? – приветствует меня Реймон из-за своего сырно-колбасного прилавка; каждые выходные я беру у него гроздья сочащихся жиром колбас и головки изумительно белого шавиньоля.

На заметку: главное, что нужно обо мне знать, это что шавиньоль – мой любимый сыр.

– У нас всё болит, Реймон! Мы ехали на великах минут восемнадцать с половиной, не меньше!

– Зачем так себя мучить? Идите сюда, подкрепите силы.

Сегодня у него есть рокфор «Бабочка», пальчики оближешь, мортаделла с такими яркими зелёно-розовыми вкраплениями, точно их пририсовали в фотошопе, и будто специально выбеленные головки бутон-де-кюлот на один укус. Он протягивает нам три штуки, и мы, сказав спасибо, суём их в рот. От второго подарка (тонкие поджаренные ломтики колбасы фигателли) Хакима отказывается, зато охотно принимает третий – стакан, до краёв наполненный ледяным яблочным соком из Нормандии.

Пока мы лихорадочно трём горло, чтобы оттаял пищевод, Раймон отгружает клиентке огромный поднос…