Королева Жанна. Книги 4-5 - [149]

— Бросьте. Героев из нас не вышло, милейший ди Маро, так не рядитесь в тогу. Она вам не идет. Героем, если без смеха, был один наш капитан Бразе, маркиз де Плеазант. У него с самого начала в глазах было написано нечто такое — или он убьет кого-нибудь, или его убьет кто-нибудь, ну, так и вышло. Сама королева рыдала на его трупе. Вот это славная смерть! А мы — что? Мы остались живы, нам делают предложение, мы принимаем его. Королева умерла — да здравствует Принцепс. Или в бунтовщики податься?.. Во имя кого, во имя чего?

— Не во имя, а против!..

— Тьфу ты, чума на дураков! Ди Маро, всякий бунт тем и ценен, что это бунт за что-то, за, а не против чего-то. А за что вы будете бунтовать теперь? За мертвую королеву?..

Ди Маро промолчал. Грипсолейль заговорил снова:

— Вот кого надо истреблять беспощадно — это черных. Когда я подумаю о них, мне даже смеяться не хочется. В тот день я таки славно подшиб двоих святых — отлично задрыгали ногами на паркете! И вчера ночью, выходя из кабака, я зарезал еще одного — прямо в спину всадил. Это уж пятнадцатый.

— Не очень-то последовательны ваши речи, — съязвил ди Маро.

— А если я мщу? Мщу им за моего друга Делагарди? Несчастный Франк, они взяли его!.. Но он не показал на меня… а мог бы — я такой же безбожник, как и он. Я целый месяц не спал, чтобы меня не взяли сонного… Бросьте ваши ухмылки, ди Маро, или я ударю вас!..

— Капитан, тише… капитан… — пронеслось по шеренге.

Свирепый капитан Дикнет прошел перед строем и остановился против Грипсолейля.

— Вы, Грипсолейль, сколько я знаю, — сказал он, — питаете к Лианкару нежнейшую любовь, прости, Господи, мое согрешение.

Грипсолейль мгновенно все понял — каким-то шестым чувством. По лицу его зайчиком промелькнуло жестокое злорадство.

— Да, мой капитан! И я всегда мечтал доказать это ему лично!

— Вам представился случай. Пойдемте со мной.

— Неужели?! — невольно вырвалось у ди Маро. — Капитан, позвольте и мне!..

Дикнет внимательно посмотрел на него.

— Хорошо. Вы тоже. Господа мушкетеры, извольте сомкнуть шеренгу.

Пение в соборе смолкло, и сейчас же ударил низкий погребальный колокол. Вся площадь ворохнулась и опять замерла.

В дверях собора показалась процессия. Шли мурьяны с распятиями в руках, и между ними шел профос под маской, со своим длинным жезлом. Шел Верховный прокурор Масар, одышливый и тучный, в горностаях, достойно несущий на огромной бархатной груди свою должностную цепь, жалованную ему королем Карлом. Шли еще и еще черные фигуры с острыми капюшонами, без лиц, и вот между ними мелькнула белая смертная рубаха и златоволосая голова женщины. За ней шли еще какие-то черные люди, но на них никто не смотрел.

Колокол бил медленно и непрерывно.

Лицо герцога Фрама совсем почернело и казалось еще чернее от белого парадного костюма. Кейлембар, громко сопя, жевал бороду. Сиятельный герцог Правон и Олсан рыдал, закрыв лицо руками в перчатках. Маркиз Гриэльс, крепко закусив губу, неотрывно смотрел на процессию. Он был бледен, как труп. Лианкар также смотрел на процессию, но его лицо, с запудренными следами хлыста, не выражало ровно ничего.

Принцепс первым снял свой белый берет, и за ним все обнажили головы. В темных волосах маркиза Гриэльса ярко блеснула седая прядь.

Дипломаты на своем конце площади сдержанно переговаривались, пока звучал реквием из собора, но при первом ударе колокола все смолкли и обратились в изваяния. Только Босуэлл, Русенгрен и Финнеатль, державшиеся вместе, быстро переглянулись. Колокол бил медленно и непрерывно, и так же медленно продвигалась процессия, и теперь уже все на площади могли видеть между черных рядов белую фигуру женщины.

Балахон был надет на голое тело, и в дверях собора легкий теплый ветерок проскочил под подол, пробежался по ней снизу доверху, ласково погладил. Сукно мягко пружинило, щекотало босые подошвы.

Впереди была черная дорога, черные пологие ступеньки, черное поле эшафота. Подняв голову, Жанна увидела на углах помоста четыре красные фигуры. Сердце у нее дрогнуло помимо воли.

«Чего я боюсь? После всего того, что было там, — бояться мне нечего. Я же хочу умереть. Я хочу к Эльвире.

Ступенька. Шаг. Еще ступенька. Шаг. Третья ступенька, и за ней — черное поле.

Процессия раздвоилась, передо мной никого нет. Еще четыре, пять шагов — и профос, нагнувшись, поднимает черную ткань. Деревянный чурбан и на нем — ярко сверкающий топор».

Жанна зажмурила глаза.

«Не думать о топоре. Не думать. Помнить о капитане Омундсене. Он избавит меня.

Повернуться лицом к собору».

— Угодно Вашему Величеству еще что-нибудь?

Это профос. Жанна взглянула в его красную маску.

— Да. Я лягу сама. Дайте мне одну минуту, я хочу помолиться в последний раз.

Маска пропала. Жанна не смотрела на площадь, на окна — в одном из них Омундсен уже наладил свой арбалет, — она не чувствовала устремленных на нее многих взглядов.

Колокол бил медленно и непрерывно. Жанна подняла глаза к небу.

«Это последние секунды моей жизни.

Это последние мои ощущения этого мира.

Солнечное тепло на моем лице, на открытой шее. Легкий ветерок, ласкающий мою кожу под рубашкой. Небольшая боль в спине, в плечах и в ногах. Мягкое сукно под моей босой ногой, очень теплое, нагретое солнцем. Синее небо.