Королева Виктория - [2]

Чарльз Гревилл, автор воспоминаний и член Тайного совета, отмечал в своем дневнике, что герцог Кентский был «величайшим мошенником из всех, кто избежал виселицы», в то время как герцог Веллингтон, которому Томас Криви пересказал эту историю о злоключениях герцога, считал последнего просто забавным человеком. Криви подошел к Веллингтону на одном из балов в Брюсселе, где герцог служил после поражения Наполеона под Ватерлоо командующим объединенными вооруженными силами на континенте, и Веллингтон сказал ему: «Ну, Криви, что там у вас произошло с капралом на этот раз?» Криви пересказал ему содержание недавно состоявшегося разговора с герцогом Кентским, «после чего, — как отметил позже Криви, — герцог Веллингтон взял меня за пуговицу мундира и сказал: «Черт возьми! Вы знаете, как его сестры называют его? Боже мой! Они называют его Джозеф Простак!» (бесстыдный лицемер в «Школе злословия» Шеридана). После этого он так громко рассмеялся, что все вокруг стали оборачиваться и недоуменно спрашивать, что произошло».

И все же у герцога Кентского имелись не только дурные черты, но и хорошие, что признавал и сам Веллингтон. Он был неплохим человеком, довольно умным и словоохотливым собеседником, обладал несомненным даром мимикрии и часто потешал публику застольными рассказами. Он также считался весьма ответственным корреспондентом и всегда держал при себе трех или четырех секретарш. Кроме того, он увлекался музыкой, и когда был при деньгах, то приглашал к себе какой-нибудь большой оркестр.

Как и все его братья, кроме, пожалуй, герцога Кембриджского, герцог Кентский почти постоянно находился по уши в долгах. Те несколько благотворительных организаций, которым он великодушно предоставил право называться его именем, получали деньги от самых разных людей и практически никогда не возвращали эти долги. Это обстоятельство доставляло герцогу немало огорчений, так как он все время сожалел, что не получает вознаграждения, в полной мере соответствующего его высокому статусу принца крови.

И тем не менее, несмотря на все свои ошибки и недостатки, герцог Кентский был способен на глубокое и искреннее чувство, и это чувство неизбежно возвращалось к нему не только со стороны мадам де Сен-Лоран, но также и со стороны принцессы Шарлотты, которая считала его своим любимым дядей, и Марии Фицгерберт, вдовы-католички, на которой принц-регент был женат непризнанным браком; герцог поддерживал с ней весьма тесные дружеские и интимные отношения. Почти тридцать лет герцог терпеливо жил с мадам де Сен-Лоран и затем сделал все возможное, чтобы смягчить горечь расставания, объявив, что долг перед семьей вынуждает его отправить ее в Париж, где она должна жить вместе со своей сестрой. «Можете себе представить, мистер Криви, — делился он своим несчастьем с известным вигским политиком, — какова была сила тех обстоятельств, которые заставили меня расстаться с ней. Я протестовал, доказывая, что ее дальнейшая судьба совершенно непредсказуема... Но прежде чем это дело завершится, я хотел бы надеяться, что справедливость по отношению к ней со стороны нации и правительства будет полностью соблюдена... Ее незаинтересованность в этом деле вполне соответствует ее честности».

Он действительно позаботился о том, чтобы она получила весьма солидное жалованье, а потом попросил своих друзей присмотреть за тем, как она устроилась в Париже и как там живет под именем графини де Монтгенет — почетного титула, предоставленного ей королем Франции Людовиком XVIII. «Наш неожиданный разрыв, — объяснял герцог, — был вызван моим долгом перед семьей и страной вступить в законный брак, а вовсе не нашими взаимоотношениями, которые выдержали проверку временем, испытаны 28 годами совместной жизни и всегда отличались настолько глубокой взаимной привязанностью, что только смерть одного из нас могла бы покончить с этим». Позже он выражал свою глубокую благодарность Криви и его супруге за доброе отношение к «дорогой графине», причем особое внимание просил их уделять откровенному и весьма подробному рассказу «о ее здоровье, внешности и настроении».

В то время герцогу Кентскому было сорок девять лет. Это был высокий, полный и по-своему статный человек, с роскошными бакенбардами, выкрашенными в темно-коричневый цвет, и почти лишенной волос головой. От него постоянно разило чесноком, а его повседневная одежда пропахла табаком. С женщинами он был чрезвычайно обходителен и подчеркнуто вежлив. У него были толстые, мясистые губы и слегка выпученные, как у всех представителей Ганноверской династии, глаза, однако, несмотря на это, он считался по-своему красивым мужчиной и гордился солдатской выправкой.

Герцог имел давние и прочные привычки, вставал всегда в пять часов утра, то есть даже раньше, чем его отец, и всегда ел и пил в точно установленное время. Словом, у него были нее основания считать, что если в конце концов найдется соответствующая его статусу жена, то он вскоре может стать отцом таких же здоровых детей, как и сам. А начал герцог искать подходящую для себя пару еще до смерти принцессы Шарлотты, в душе надеясь, что парламент установит ему приличное жалованье, ничуть не уступающее по размеру жалованью его брата-регента, который тоже получил солидное вознаграждение после своего нашумевшего брака с принцессой Каролиной Браншвейгской. Эдуард решил, что жалованье герцогу Йоркскому после его женитьбы в размере 25 тысяч фунтов стерлингов в год будет надежным «прецедентом».