Королева викингов - [237]

Взамен Хокон должен был оказывать Дании помощь, когда она могла потребоваться. Правда, пока сохранялась угроза со стороны Эйриксонов, он освобождался от этого обязательства, а также получал отсрочку по выплате дани.

В этом плане все предусмотрено, думал король Дании. Норвежцы воспримут Харальда Гренску как своего законного короля и восстанут, если их призовут его именем, хотя, по правде говоря, он будет иметь в своем владении лишь немного больше, чем часть Викина. Реальным правителем будет Хокон. Все же, не будучи прямым наследником Харальда Прекрасноволосого по копью,[40] он никогда не сможет подняться выше положения ярла, потому будет вынужден оставаться человеком Харальда Синезубого.

Флот вышел в море.

XXII

Яростный ветер сек дождем крышу дома. Стены лишь приглушали его грохот и свист. Хотя был полдень, в доме Гуннхильд горели, разгоняя темноту, лампы и свечи. Пламя очага безуспешно боролось с холодом. Едкий дым носился по комнате голубовато-серыми клубами.

Служанки принесли пиво и мед и быстро покинули комнату. Королева сидела в кресле, прямо держа спину и расправив плечи (хотя ее телу так хотелось заползти в постель), и пристально смотрела на сидевших напротив сыновей. С плащей и шляп, в которых те совершили короткую прогулку до ее дома, обильно капала вода. Рядом с ними были прислонены вложенные в ножны мечи. Несколько стражников ждали снаружи; эти люди никогда не станут говорить вслух ничего такого, что могло бы показаться слабостью, но, определенно, они были несчастны.

— Вы знаете, почему я попросила вас прийти сюда, — утвердительно произнесла Гуннхильд.

Гудрёд кивнул. Пламя вспыхнуло ярче, и на его бороде заблестели капли воды.

— Чтобы мы могли поговорить между собой, как мы это часто делали.

Но тогда их было больше, думала она. А теперь и Харальд тоже умер; самый лучший и самый любимый из всех. После того как новость о случившемся достигла королевы, она ушла одна ночью, никем не видимая, куда-то далеко, где смогла громко выплакать свой гнев и печаль луне. Но она не могла позволить горю высосать те силы, которые у нее еще оставались. В кромешно мрачные дни и в ночи, населенные призраками, ей все же удалось обуздать свое горе. Но она знала, что призраки не покинут ее, доколе она жива.

— И сказать друг другу откровенно то, что мы не осмеливаемся произносить вслух перед нашими людьми, — добавила она.

Рагнфрёд вскинул ярко-рыжую голову, словно жеребец, на которого накинули уздечку.

— Не осмеливаемся?

— Ты понимаешь, что имеет в виду наша мать, — сказал ему Гудрёд. — По крайней мере, должен понимать.

Рагнфрёд пронзил брата негодующим взглядом. Рука потянулась к висевшему на поясе ножу. Взгляд Гудрёда был полон такого же бешенства. Они были измучены длительными поездками, и обоим могла окончательно изменить выдержка.

Гуннхильд поспешила вмешаться:

— Было бы крайне неблагоразумно обсуждать разные возможности, спорить и тем более переругиваться, когда нас могут услышать люди. Особенно когда они так встревожены и не знают, чего ждать от будущего. А вот после того, как мы примем окончательное решение, тогда, конечно, вы должны будете сказать им, как мы собираемся поступить, и отдать приказание.

— И какое же оно будет? — резко спросил Рагнфрёд.

— Чтобы те из них, кто еще верен нам, последовали за нами на Оркнеи.

Как мало, как мало таких осталось. Ее сыновья побывали повсюду, куда смогли добраться за остававшееся у них короткое время, рассылали военные стрелы, призывали людей взять оружие, обрушиться на захватчиков, отомстить за короля Харальда Серую Шкуру. Ничего не вышло. Как раз напротив: они узнали, что народ по всему югу поспешил приветствовать Харальда Гренску и присоединиться к его войску, что север поднялся, услышав о возвращении ярла Хокона, что в Упланде и огромном Дале начались волнения. В Хардангер-фьорде стояло лишь несколько десятков кораблей. Моряки из их команд теснились вместе с дружинниками в длинном доме и надворных постройках и питались отнюдь не обильно.

— Что еще нам остается делать? — закончила Гуннхильд.

— Стоять до конца! — прорычал Рагнфрёд. — Биться!

— И пасть, — вздохнул Гудрёд. — Нет.

— Ради чего? — подхватила Гуннхильд. — Лучше будет дождаться нашего времени на Оркнеях.

Рагнфрёд открыл было рот, но тут же захлопнул его.

— Снова? — спросил он, переведя дух.

— Так поступал твой отец, — с подчеркнутой суровостью сказала королева, — и никто ни разу не назвал его трусом. Он никогда не сдавался. И мы не сдадимся. А вот погибнуть здесь и при таких обстоятельствах как раз и означало бы сдаться.

Зато насколько это было бы легче, шептала непрошеная, незаконная мысль. Избавиться от тяжести и боли в костях, лечь и покончить со всем раз навсегда.

Нет!

Рагнфрёд нахмурился.

— Но…

— Мы соберем новые силы, — сказала Гуннхильд. — Мы вернемся домой и вновь возьмем королевство себе.

Она, казалось, слышала, что его сердце забилось бодрее.

— На будущий год!

— Вряд ли так скоро, — возразил Гудрёд.

— Именно! — Пламя разгоралось. — Вспомни, я бывал на Оркнеях чаще, чем ты, когда ходил в викинг на запад. Я раздавал подарки, обзаводился друзьями. Там хватает и людей, и кораблей. Люди жаждут получить землю, и они будут сражаться за дома в Норвегии куда яростнее, чем ради славы или добычи. Их корабли лучше приспособлены для войны, чем большинство из тех, которые ты мог бы встретить в этих местах. Мы сокрушим противника. А если повезет, то Хокон не погибнет в бою, а мы захватим его живьем, чтобы повесить. Или сожжем его в его доме, как наш брат поступил с его отцом.