Королева - [24]

Особенно для королевы…

И все же… все же… я не могла от него отказаться!

Он подарил мне счастье, простую и чистую радость, которой мне так мало досталось в жизни.

Но и тогда червь в сердце цветка подтачивая наше счастье… и недолго мы…

Люди прослышали о болезни Эми, и молва, эта зловредная ведьма, перемывала нам косточки на тысячу ладов. «Лорд Роберт травит жену ядом, чтобы жениться на королеве!» — таков был самый безобидный из слухов. Трокмортон, всегда самый верный из моих сторонников, а ныне посол в Париже, сообщил, что вся Франция потешается над байками об «английской королеве, ее шталмейстере и его жене».

Я решила положить этому конец.

— Робин, окружи ее слугами, — молила я, — пусть рядом с ней все время будут надежные люди, чтобы все видели — ты не замышляешь против нее ничего дурного — и чтобы оградить нас от этих гадких сплетен!

— Мадам, все уже сделано! — оправдывался он. — С ней в Кумноре мой управляющий Форестер и его семья, жена и сестры, а с ними все мои слуги. Там же я поселил ее подругу детства и почтенную пожилую даму, множество служанок, пажей и женщин — уверяю вас, она живет в довольстве, в окружении заботливых домочадцев, ничуть не хуже…

Ему не было нужды заканчивать: ничуть не хуже, чем любая женщина в ее обстоятельствах — в ожидании потустороннего жениха, имя которому — Смерть…

В ожидании…

Мы все жили в ожидании.

Ожидание никому не идет на пользу. За нервное напряжение расплачивается тело.

В конце того лета я часто страдала мигренями.

В один день болью так застлало глаза, что я потом долго не могла оправиться. После Робин уговорил меня покатать шары. Стоял пасмурный, промозглый сентябрь — в тот год золотая осень обошла Ричмонд стороной.

И как же я забыла — то был день моего рождения!

Робин приветствовал мое утреннее пробуждение музыкой: под окном заиграли флейтисты, и хор мальчиков из дворцовой церкви ангельскими голосами запел:

Милая, если изменишь, другой не узнаю вовек,

Нежная, коли отступишь, с любовью прощусь навсегда.

Милая, нежная, мудрая, не отступай, будь тверда,

И я клянусь верность вовеки хранить.

Небо скорее цветами своими украсит земля,

Землю скорее усыплют холодные звезды с небес,

Воздух, земля и огонь природу изменят свою,

Нежели я изменю иль отступлюсь от тебя…

Я пригласила его в опочивальню, еще не сменив ночной убор; я знала, что ночное платье из синевато-зеленой парчи, отороченное по вороту белой лисой — подарком моего шведского ухажера, короля Эрика, — замечательно оттеняет червонное золото моих распущенных волос. Я не стеснялась моего лорда, к тому же хотела, чтоб он оценил воздействие новой смеси из лимонов и ромашки, которыми Парри начала мыть мне волосы, дабы улучшить их цвет — в последнее время они стали такие тусклые и жидкие…

Однако я была не в духе и хотела внимания.

— Я уже старуха, двадцатисемилетняя кляча, мне скоро тридцать!

— Однако, на мой взгляд. Ваше Величество еще совсем девочка. Рядом с вами я всегда буду стариком, вы настолько моложе меня…

— Бросьте меня сердить, вы отлично знаете, что старше меня всего на два месяца!

— На два месяца, мадам? На две жизни… ведь вам известно, как долго я люблю вас без всякой награды.

— Без всякой награды? А чего бы вы желали?

И так мы шутливо пререкались весь день, и постепенно он меня развеселил. Да к тому же и осыпал дарами: подарил двойную нить крупного, с горошину, жемчуга, черного и белого, веер слоновой кости двух футов в поперечнике, венецианский серебряный ларец с крошечными филигранными ящичками, аптекарскую чашку из оправленной в золото древесины падуба — от мигреней. А подарки все несли и несли: надушенные ароматами перчатки, хлыст из белейшей кости и кожи, булавки и перья, кольца и милые пустяки от дам, придворных, от всех моих домочадцев. И, поскольку день развивался столь успешно, я, так и быть, разрешила себя утешить.

Ближе к вечеру мы медленно возвращались из аллеи для катания шаров во дворец. От реки поднимался туман, тянулся тонкими пальцами, словно утопленник, тщетно пытаясь уцепиться.

И вдруг меня пронзил озноб, я вся затряслась.

— Ваше Величество, вы позволите?

Робин сорвал с плеч тяжелый бархатный плащ и нежно опустил поверх моего. Я слабо улыбнулась:

— Спасибо, милорд.

Однако холод не отступал, сердце мое колотилось, поджилки дрожали, я не могла понять почему.

Но стоило войти в Большой покой, я увидела и поняла, отчего похолодело мое сердце. Со шляпой в руке, с застывшим лицом ждал управляющий Робина из Оксфордшира, тот самый Форестер. При нашем появлении он упал на колени и склонил голову.

— Говори же, говори! — Голос у Робина стал резкий и хриплый.

Слуга, поднял голову; его черные глаза, словно закрытая книга, не сообщили ничего.

— Милорд, простите, что привез вам дурные вести — пусть Господь укрепит вас и поможет выслушать то, что я скажу: ваша жена скончалась.

— Моя жена?

Он побелел как полотно.

— Упокой, Господь, ее душу! Она отошла с миром? С ней был доктор, священник, дамы?

— Увы, нет, сэр. — Лицо управляющего оставалось бесстрастным. — Трагическая случайность, милорд. Леди Эми осталась в доме одна, она оступилась на лестнице и упала. Мне грустно об этом говорить, милорд, но она сломала себе шею.