Королева-Малютка - [60]

Независимо от того, ложными или истинными были сведения, сообщенные господином герцогом Глорьетте, – об отплытии в Америку некой труппы бродячих актеров, среди которых видели и Жюстину, – получены они были не в префектуре или в полицейском участке. Медор на сей раз желал увидеться с комиссаром не для того, чтобы узнать новости о Королеве-Малютке; не собирался он извещать и об исчезновении Лили – инстинкт подсказывал ему, что это бесполезно. Он поставил перед собой гораздо более легкую цель – ему просто нужно было узнать адрес господина герцога де Шав.

Ибо для бедного малого герцог де Шав и незнакомец, увезший Лили в красивой карете с гербами, были одним и тем же лицом.

Как мы знаем, он в этом не ошибался.

Получив адрес, он немедля направился во дворец господина герцога.

Здесь он узнал, что господин герцог со всеми домочадцами накануне вечером отбыл из Парижа, дабы вернуться в Бразилию.

Медор робко осведомился о молодой женщине, попытавшись обрисовать ее внешность. Ему ответили, что герцог женат на очень красивой герцогине, и выставили его за дверь.

Эта последняя деталь ввергла душу бедного Медора в смятение и неуверенность. Иначе он предложил бы Жюстену поехать в Америку.

Домой он пришел, понурив голову. Вчерашнее событие предстало перед ним в виде неразрешимой загадки.

Прошло несколько дней. Медор ничего не сказал Жюстену, который, поселившись по соседству, каждый день приходил, чтобы часами сидеть у колыбели. Они вообще ни о чем не говорили, исчерпав все темы для беседы.

Впрочем, однажды Жюстен нарушил молчание, рассказав о своей встрече с Лили и об их юной любви, – возможно, он был не вполне точен, ибо находился теперь во власти благоговейных воспоминаний, окрашенных вспыхнувшей в нем страстью.

Когда он дошел до приезда своей матери в трауре, обожаемой матери, которая сказала ему: «У меня нет никого, кроме тебя, сжалься надо мной», Медор ощутил такое смятение, какого не испытывал никогда в жизни.

Он не мог ни осудить, ни одобрить поведения Жюстена, последовавшего за матерью и отрекшегося тем самым от своего счастья. Даже те, кого бросили со дня рождения, способны понять, что такое материнская любовь.

И Медор проникся к Жюстену тем почтением, с каким простые души взирают на жертв рока.

Когда же он узнал, что Жюстен, подчиняясь другому отчаянному воплю: «Наша девочка потерялась…», оставил в безнадежном одиночестве мать, он, сжав свои громадные кулаки, прошептал:

– Значит, и счастливцам порой приходится страдать больше, чем нам!

Медор продолжал поиски, не в силах отказаться от своих смутных надежд. Как-то утром он отправился в Эпине, думая, что Лили, возможно, захочет увидеть еще раз райскую обитель, где познала столь сильное молодое чувство.

Но в этом месте влюбленные пары меняются постоянно. Никто уже не помнил юную семью.

А Жюстен погрузился в апатию, в которой было что-то аскетическое. Им владела лишь одна мысль, и она угадывалась даже в его душераздирающем молчании. Фотография кроткой женщины, укачивавшей неясное облачко, превратилась для него в некий символ, воплощавший нынешнюю судьбу Лили. Он представлял ее скрывшейся неведомо где или же бредущей по полям в приступе тихого помешательства с песней на устах – той песней, что мурлычут сумасшедшие матери дорогому призраку, возвращенному им безумием.

Или же видел ее мертвой.

Мертвая или сумасшедшая – он относился к ней с таким пылким обожанием, что это оказало неожиданное воздействие на Медора. Бедный малый теперь любил его.

Следует признать, что домовладельцам, как правило, нет никакого дела до всех этих романтических историй. Им нужна плата за жилье. Примерно через три недели, через двадцать четыре часа после истечения законного срока обжалования, на дверях дома появился небольшой листок. В нем извещалось о распродаже имущества мадам Лили.

Медор читал по складам с большим трудом. Жюстен вообще ничего не видел. Оба не заметили этого объявления.

Жюстен сильно сдал и менялся буквально на глазах. У него покраснели веки, он стал бледен и худ, он горбился по-стариковски и почти утерял свой прежний – столь благородный и изящный – облик. И появилась в нем еще одна особенность: каждое утро Медор видел, как он приходит – с потухшим взором, но неестественно веселый, а на впалых щеках у него горят яркие темно-красные пятна.

В такие моменты Жюстен говорил очень громко и был чрезмерно возбужден.

От одежды же его, уже изрядно потертой и испачканной, равно как от рук, волос и лица, веяло специфическим запахом горькой анисовой настойки.

Люди, подобные Медору, не отличаются очень тонким обонянием, но добрый малый все же два-три раза сказал себе:

– Он явно перебрал абсента, надо бы за ним присмотреть.

В течение дня оживление Жюстена шло на убыль. Он словно бы обмякал в кресле, причем с каждым часом все больше, так что к вечеру как бы впадал в спячку.

Распродажа началась лишь по истечении объявленного срока.

Это оказалось тяжким ударом и для Медора, и для Жюстена, поскольку они не были к этому готовы – для обоих словно настал конец всем надеждам. Оба удрученно взирали на нескольких кумушек, пришедших посмотреть вещи; они не находили слов, чтобы отвергнуть или хотя бы отсрочить подобное святотатство.