Королева - [12]

— Стало быть, — отважилась вставить я, — Кромвель в конце концов вернулся в Англию с новыми идеями?

— Еще бы. Он стал ростовщиком, потом законником, адвокатом. Ты видела, какие у него прекрасные манеры, и поверь, память у него, будто капкан из доброй испанской стали[21]…

— А каких почестей он удостоен! — с нажимом добавила леди Кэтрин, и я от души понадеялась, что Кромвель ничего им не должен.

— Он теперь член парламента, — пояснил сэр Филипп, протягивая тем, кто стерег коней, по гроту[22] каждому, а они помогли нам взобраться в седла. Я тогда не очень-то понимала, что такое Парламент, но перебивать не стала. — Выступает там с красивыми речами, а недавно стал еще и членом Грейс-инна[23], — добавил сэр Филипп.

Мы тем временем поворачивали коней в сторону поместья и проезжали мимо боен, где торговали мясом, и мимо крытого круглого здания, где шла оживленная торговля зерном и пряжей. Должно быть, лошадка уловила мое настроение, потому что вскинула голову и фыркнула. Я сама чуть не грызла удила от желания узнать как можно больше, ведь я ничего не слышала ни о Грейс-инне, ни о лондонских достопримечательностях.

Под конец я была уже не в силах сдерживаться. Мне безумно хотелось услышать хотя бы самый туманный намек на то, когда секретарь Кромвель может меня вызвать.

— Но он ведь по-прежнему работает на кардинала Уолси, разве нет? — отважилась полюбопытствовать я.

Криво ухмыльнувшись при одном упоминании этого имени, сэр Филипп коротко кивнул.

— Разумеется. Кромвель ведет все дела Уолси, поскольку этот развращенный князь Церкви ведает делами короля. А власть должна быть сосредоточена в руках государя, а не того, кто слепо повинуется папе римскому.

Мне хотелось задать еще уйму вопросов, но я заставила себя замолчать. Ведь я же пообещала секретарю Кромвелю научиться держать язык за зубами — значит, обещание нужно исполнять. Мне, однако же, приятно было слышать, как супруги Чамперноун хвалят человека, которого считают моим покровителем и который, как я надеялась, вызволит меня из девонской глуши, пусть и отличающейся красивыми пейзажами.

Мои родные края, находящиеся к северу отсюда, казались мне теперь медвежьим углом, отгороженным от мира зарослями дартмурского[24] колючего кустарника, высокими густыми дубравами, древними каменными стенами, а еще — топкими крутыми берегами рек и речушек да врезавшимися в болота и пустоши узенькими тропками. В сравнении с ним, здешние края — Саут-Хэмс — выглядели гораздо привлекательнее. Хотя над Модбери и нависали три высоких холма, оттуда открывался чудесный вид на широкие равнины с разбросанными повсюду фермами, а на плодородной, чуть розоватой земле выращивали ячмень, пшеницу, рожь. Совсем не то, что у нас, где крестьянам приходилось изо всех сил налегать на плуг, продираясь сквозь толстый слой дерна и густую траву. Подобно южному морю, весь этот край был для меня во многом новым, неисследованным миром, и я жадно впитывала каждую крупицу знания, как и велел мне мой покровитель.

Однажды зимним вечером мне стало очень холодно и неуютно. Я поспешила по лестнице на первый этаж, и тут дорогу мне преградил Артур.

— Ой, как ты меня напугал! — воскликнула я и подобрала юбки, чтобы разминуться с ним.

Собравшись на первом этаже, Чамперноуны жарили каштаны. Мы повторяли там уроки по географии и математике, переписывали некоторые молитвы, стараясь выводить буквы как можно красивее. Во всех молитвах мы обращались к Господу Иисусу, а не к Деве Марии и не к святым, ибо новая религия не признавала посредников между человеком и Богом. Меня особенно часто хвалили за четкий изящный почерк. Я и сама знала, что пишу красиво — так, что занятый множеством дел секретарь кардинала непременно это оценит, если мне доведется когда-нибудь начертать ему послание. Или же Кромвель по каким-то причинам решил оставить меня здесь?

— Умоляю, не спеши. — Артур длинной рукой преградил мне путь. — Понимаешь… меня отправили наверх — принести астрономические карты, которые я рисовал, да только… отец говорит, что я пишу и рисую отвратительно, поэтому ты уж помоги мне, очень прошу.

— Ой, — сказала я, стараясь не смотреть в его широко открытые глаза, ласковые и молящие, словно у одной из ланей, которые водились в охотничьих угодьях, окружавших усадьбу. — Ладно, помогу, если позволят твои родители и мастер Мартин.

Артур схватил мою руку и влажными губами запечатлел поцелуй на моей ладони — совсем не такой, как Кромвель уже без малого два года назад: тот поцелуй был легким, изящным. Мне, конечно, нравилось ощущение силы, которое исходило от Артура. И было приятно убедиться в том, что Мод заблуждалась, доказывая, будто я недостаточно привлекательна, чтобы привлечь внимание достойного юноши. Но мне нельзя было вызвать недовольство родителей Артура. И все же я ему охотно помогу, если разрешат они и мастер Мартин.

Прошло несколько дней; мы сидели рядышком за столом в учебной комнате, склонившись над единственным листком пергамента, и тут Артур снова попросил:

— Не могла бы ты положить ладонь на мою руку и направлять ее, когда я вывожу буквы?

— Мне кажется, будет лучше, если ты станешь внимательно смотреть и повторять мои движения.