Король-Солнце Людовик XIV и его прекрасные дамы - [8]

Внешность этой молоденькой фрейлины Анны Австрийской была скорее оригинальной, нежели ослепительно красивой: контраст белокурых локонов и голубых очей с темными ресницами и слегка смугловатой кожей выгодно выделял ее среди прочих дам, а прекрасная фигура, милая манера вести беседу и непревзойденная грация в танцах не могли никого оставить равнодушным к этому прелестному созданию. Король увлекся ею настолько сильно, что имел неосторожность признаться девушке в любви. На ее опасения относительно возможного гнева Анны Австрийской Людовик заявил, что он как король не потерпит никаких притеснений со стороны матери. Все-таки фрейлина отказалась удовлетворить желание юноши, чем еще более разожгла его страсть. Девица принадлежала к многочисленному старинному дворянскому роду, представители которого тут же поспешили оценить все те возможные преимущества, которые могло бы дать им новое высокое положение Анн-Мадлен. Мать фрейлины даже явилась к Анне Австрийской, дабы без обиняков заверить ее, что дочь вполне удовлетворится положением официальной любовницы короля. Это возмутило набожную натуру вдовствующей королевы, которая не хотела, чтобы предстоящий брак сына был омрачен подобным прегрешением, возведенным при французском дворе в неписаный закон. Естественно, она обратилась за помощью к Мазарини, которого беспокоило, как бы родня девицы де Ламотт д’Аржанкур не превратилась в партию, противодействующую его безраздельной власти. Поскольку шпионы Мазарини были в курсе всех придворных интриг, они донесли ему, что фрейлина является любовницей маркиза Жан-Батиста де Ришелье (граф де Бриенн наткнулся на парочку в темном закоулке Лувра в весьма пикантной ситуации), о чем и было сообщено Людовику. Заодно ему еще было показано перехваченное письмо от Анн-Мадлен к маркизу де Ришелье, не оставлявшее никаких сомнений в характере их отношений. Маркиз был женат на дочери вышеупомянутой Кривой Като, которая весьма своевременно подала жалобу на вмешательство фрейлины в семейную жизнь ее зятя. Все это дало повод для того, чтобы приказать провинившейся девице удалиться от двора в монастырь в Шайо. Хотя Анн-Мадлен не приняла монашеский обет, но была вынуждена провести в монастыре всю свою жизнь до самой смерти в возрасте восьмидесяти лет. Так что стремление завоевать положение королевской фаворитки таило в себе огромные риски.

Король постепенно все больше и больше увлекался Марией, которая зимой 1657–1658 года стала часто появляться при дворе, принимала участие во всех развлечениях, часто танцевала в балетах рядом с Людовиком. Это вызывало немалую зависть со стороны теперь вечно беременной графини Олимпии де Суассон. Когда на Пасху 1658 года король отправился на войну сначала в Амьен, а затем в Кале, Мария последовала за ним вместе со двором.

Война с участием короля в те времена выглядела на удивление странно, это была какая-то помесь светского мероприятия с военным походом. По разбитым дорогам растягивался огромный обоз, в котором перемежались кареты придворных, лошадиные упряжки, тянувшие за собой пушки, повозки, груженные королевской посудой, мебелью, постельным бельем и палатками, пребывавшие под бдительным оком дворцовой челяди. В каретах тряслись светские красавицы, которые старались избегать употребления каких бы то ни было напитков, ибо остановить экипаж с целью справить малую нужду было невозможно – король не терпел никаких промедлений. Наиболее отважные амазонки следовали за королем в составе его свиты верхом на лошади. В их числе была и Мария, прекрасная наездница и любительница быстрой верховой езды.

После победы в так называемой Битве в дюнах и взятия Дюнкерка и Мардика придворные вернулись в Компьен, а король и кардинал остались для наведения порядка. Воцарилась ужасная жара, возникли трудности с питьевой водой, в полях валялись трупы, разлагавшиеся еще с прошлого года и испускавшие смертоносные миазмы. 22 июня Людовик заболел тифоидной лихорадкой, что при уровне медицины того времени было равнозначно смертельному приговору. Между Кале и Парижем носились гонцы, двор пребывал в страшном нервном напряжении. Придворные ломали головы над тем, как вести себя, опасно было в равной степени как не изображать достаточную опечаленность, так и не переборщить по этой части. Кто знает, как оценит следующий правитель, брат короля, невзначай вырвавшееся слово, вздох, чрезмерно искренний жест?

Одна лишь Мария, ни о чем не заботясь, не скрывая своего отчаяния, при всех разражалась горестными рыданиями, услышав очередное сообщение об ухудшении здоровья короля и сокрушаясь, что не может быть сиделкой при больном. Она оплакивала не только красивого молодого человека, но и юного короля, который в своей мудрости заметил ее ум, открыл для всех прочих ее незаурядную личность, заставил оценить девушку и оказывать ей должное уважение. Надо сказать, что такое искреннее излияние чувств Марии вызвало у окружающих сострадание и содействовало смягчению пренебрежительного отношения к ней. При этом современники не преминули ответить, что графиня Олимпия де Суассон не выказала того сожаления, которое надлежало бы проявить с учетом дружеского расположения Людовика к ней.