Король шпионских войн. Виктор Луи — специальный агент Кремля - [16]

Идя через эту пелену, доходишь до главной части посёлка: Абезь можно назвать городом мёртвых, потому что именно здесь — самая «густонаселённая» его часть. Зэковское кладбище открывается мемориалом в виде стилизованного католического креста — его в память о своих поставили литовцы. Российская память, а точнее беспамятство, не скупилось лишь на металлические номерные таблички, которыми заменили сгнившие деревянные только благодаря неуёмности всё того же Ложкина. Если б не он — от репрессий бы здесь не осталось ничего. Тайга и тайга. Не было ГУЛАГа. Голубая мечта российских «красных».

Литовцы же отслужили здесь молебен по своему соотечественнику Льву Карсавину и привезли на его могилу табличку побольше, уже именную — Levas Karsavinas. Карсавин захоронен под номером П-11. Неподалёку — Пунин, переживший Сталина всего на полгода, у него — Х-11.

Какой номер был бы у Виктора Луи?

До конца жизни он боялся не самой смерти, а такой могилы — безымянной, с номерной табличкой…

Неизвестно, как в ОЛП-5 приняли сообщение о кончине диктатора: было ли нечто подобное тому, что случилось в одном из лагерей, где на приказ начальника снять шапки, зэки дружно, не сговариваясь, подбросили их вверх? Мы этого не знаем. Первые робкие, ещё бериевские шаги реабилитации были, как известно, предприняты уже в апреле 1953 года. На самом деле «робкими» они не были: сейчас мало кто помнит, что Берия амнистировал миллион двести тысяч(!) человек, но в основном уголовников. После ареста Берии в конце июня откат от сталинской рабовладельческой системы усилился: реабилитация шла, но медленно, чуть быстрее — амнистия, и повсеместно — смягчение условий жизни заключённых, перевод их в более сносные климатические условия.

Луи одним из первых учуял этот ледяной, арктический, но ветер перемен. Он стал вести себя развязнее, чаще нарушать режим, чаще увиливать от работы, потому что с большей вероятностью надеялся избежать взыскания. Интуиция ему подсказывала, что процесс пошёл. Одним из признаков, который учуял своим волчьим нюхом Луи, было то, что зэковские бараки перестали запирать на ночь.

«Нужно время, — говорил Луи, как бы давая новой власти фору. — Речь идёт о миллионах дел, их пересмотр пойдёт не слишком быстро, но всё-таки месяцы, а не годы».

Прошло еще какое-то время, и в одно прекрасное утро, ставшее действительно прекрасным, Луи вызывает лагерное начальство: нет, ещё не свобода, но уже последний круг чистилища. Луи Виталия Евгеньевича, обвиненного по 58-й статье УК РСФСР, этапируют в Казахстан. Это в иерархии кругов гулаговского ада было повышением.

Позже его противники, которых за свою жизнь он нажил немало, пустят слух, будто перевозили Луи чуть ли не в самолёте, а всё потому, что он стучал на своих товарищей, которые не раз подвергали его побоям, устраивали «тёмную». Вот, мол, в благодарность за службу вертухаям Луи бережно переместили подальше.

Если он был таким уж незаменимым агентом, рисковавшим собственной жизнью ради прислуживания «краснопогонникам», то почему его не амнистировали? Не перевели хотя бы в разряд ссыльных вольнонаёмных? Не скостили срок, чёрт возьми? Ну или, на худой конец, не перевели в соседний лагерь?

Зачем везти какого-то зэка за тысячи километров от разъяренных солагерников чуть ли не с эскортом?

Просто режим размягчался как в стране, так и в Государстве ГУЛАГ: полярные лагеря постепенно расселяли, но выпустить «изменников» сразу на свободу не решались: среди них было много нацистов, власовцев, коллаборационистов, полицаев. И всех их было слишком много: в лагерях сидела ещё одна страна. Объективно говоря, не все, кто сидел, сидели зря: просто пропорции чудовищны. Любителей заграничной жизни мешали в одну статью, например, с настоящими полицаями. После смерти Сталина миллионы человек нужно было просеять сквозь мелкое сито, не выпуская с зоны, но уже избегая столь огромного процента смертности (на Севере — около 13 %).

По свидетельствам друга Виктора, драматурга и детского писателя Романа (Роальда) Сефа, умершего в 2009 году, Луи успел побывать в Спасском (инвалидном) лагере, что в Карагандинской области. Туда свозили военнопленных и интернированных, там же были отделения для больных. Возможно, он использовался и как пересыльный.

Куда более правдоподобна не «доносительская», а медицинская версия: Луи болел костным туберкулёзом, появившимся то ли в результате травмы ноги в Инте, то ли из-за более ранней травмы: вроде бы во время допроса его ударили по ноге то ли табуреткой, то ли сапогом. Болезнь развилась в тяжёлых условиях Севера, и Луи не раз обращался в прокуратуру с просьбой направить его «на специальное лечение». Когда начались послабления, просьбу, очевидно, удовлетворили.

Там он подружился с испанцем Педро Сепедой, одним из niños españolos, с которым, кто знает, может и играл когда-то ребёнком во дворе. Друзья объяснялись на русско-испанской смеси: Сепеда рассказал, что получил 25 лет за попытку бежать в багажнике дипломатической машины из Советской страны, где считался вроде как беженцем, но где режим оказался куда более людоедским, чем в родной Испании.