Король отверженных - [177]

– Все выглядит восхитительно, Байрон. Огромное спасибо. Может быть, дашь нам немного времени поговорить? – Она думала, что просьба разочарует его, но олень, казалось, успокоился.

Может быть, он радовался тому, что она наслаждается нормальным ужином с гостьей, а может, был благодарен за то, что его избавили от бремени быть свидетелем трудного разговора. Так или иначе, Байрон снова наполнил их бокалы, коротко поклонился и закрыл за собой дверь, не сказав ни слова.

Хейст немедленно продолжила свою мысль:

– Как только у генерала появится возможность допросить их, вывернуть им пальцы или переломать кости, он поставит их к Стене Воздаяния и расстреляет.

– Я не позволю этому случиться, – сказала Эдит, распиливая толстый кусок утиной грудки на тарелке. – Может быть, они все заговорщики; я думаю, что некоторые оказались вовлечены в заговор против воли. Так или иначе, придется провести суд, возможно, даже несколько.

– Суд! Что за новая идея! – воскликнула Хейст. – Ну же, неужели ты действительно думаешь, что сможешь так или иначе повлиять на Эйгенграу? У этого человека много талантов, но он не открыт для критики.

– Что бы там ни думал Эйгенграу, Леониду небезразлично мое мнение. Я могу убедить короля, что есть лучшие способы применить его власть, чем разом убить сорок ходов.

Джорджина перестала качать головой и сделала глоток вина.

– Я не понимаю, как можно поддерживать обе стороны в таких вопросах. Нельзя наполовину казнить человека или спасти половину его жизни.

– Ты действительно думаешь, что моя поддержка ходов настолько неискренна? Ты же видела, что я сделала. Я вырвала себе руку и рисковала собственной шкурой, чтобы спасти мальчика! Я не дала Эйгенграу расстрелять их прямо в спальне! – Нож Эдит заскрежетал по тарелке, и она содрогнулась: звук был отвратительный.

– И все же ты тоже представляешь Башню. Давай будем честны: Башня – система, которая зависит от существования ходов. Ходы перевозят большую часть товаров, на них лежит большая часть долгов. И они меньше всего пользуются многочисленными щедротами Башни. Ходы – это кровь Башни, но с ними обращаются как со злокачественной опухолью. – Хейст ножом загнала на вилку кусочек, прежде чем облить его соусом.

– О, ты хочешь, чтобы я жаловалась на уделы, на Леонида и Пеллов? Нравятся ли они мне? Нет, не особенно. Я думаю, что рубашки у них перекрахмаленные, а мысли – недооформленные. Хотя с некоторыми, конечно, все в порядке.

– В виде исключения я благодарю тебя и все же настаиваю на своем: дворяне одинаково ужасны. Действительно. Они грабители, насильники, садисты и идиоты. Леонид и есть…

– Король не так уж плох, – перебила Эдит, поспешно отложив приборы в знак разочарованного протеста. – Да, он ущербен и близорук и, вероятно, представляет собой неминуемую опасность для меня и этого корабля, но он не злодей, истекающий слюной. – Хейст начала протестовать, но Эдит подняла руку, останавливая ее. – Я признаю, что он, кажется, нанял несколько таких злодеев. Но если я откажусь нанимать кого-то, кто покажется мне хоть немного отвратительным, продажным или глупым, я никогда ни с кем не буду работать. Не завершу ни одного дела. Неспособность идти на компромисс – не признак моральной чистоты. – Она произнесла эту фразу преувеличенно надменным тоном. – Это признак незрелости. Ты знаешь, с кем нельзя торговаться? С маленькими детьми и сумасшедшими.

– Как же идти на компромисс с человеком, который считает, что ценность души может быть исчислена с точностью до пенни? Он прячется за спиной генерала, но не ошибись: Эйгенграу исполняет волю короля.

– Я бы хотела изменить эту волю. А такое возможно только путем переговоров и обсуждений.

– Или изгнания. Или казни. Есть много способов изменить чье-то мнение. Я сейчас отстаиваю лишь одно: признай, что в этом соревновании имеются две стороны.

– Ты имеешь в виду Люка Марата и Сфинкса?

– Ходов и Башню, – поправила Хейст. – Одна сторона – раб другой. Для нас с тобой Башня – это дом, а для ходов – тюрьма. Для нас это жизнь, а для них – пожизненное заключение.

– Согласна, – сказала Эдит, откидываясь назад и складывая руки на груди. – И это прискорбно.

– Но как ты можешь так говорить и продолжать служить ему? Защищать его интересы? Разделять его ви́дение Башни как некоего возвышенного идеала, а не мясорубки, которой она на самом деле является? – сказала Джорджина, простирая руки и запыхавшись от невеселого смеха.

Эдит скомкала салфетку и бросила на тарелку.

– Потому что, в отличие от Марата, Сфинкс не пытается разрушить Башню и развязать войну. Он тушит пожары. Он выставляет сторожей. Да, Башня прогнила. Нет нужды мне это говорить. Она отняла у меня руку! – Эдит подняла свой громоздкий движитель и потрясла им в доказательство. – Но я предпочла бы видеть, как ходов отпускают и замуровывают Старую жилу, чем как десятки тысяч людей гибнут в результате насильственного переворота. Именно этого и хочет Марат. – Она постукивала по столу в такт словам. – Он хочет свергнуть власть, чтобы править. Ему все равно, будет ли он править Башней или ее обломками. Он просто хочет править. Я встречала этого человека. Я слышала его болтовню. Он красноречивый негодяй, который убьет тебя, меня и всех в этом уделе, чтобы получить желаемое.