Король отверженных - [109]

Энн вскочила, осознав, что произошло. Изо всех сил скрывая испуг, она подошла к Реджи и Ксении, воркующим у перил.

– Простите, леди Ксения, а не пойти ли нам проверить вашу гостью?

Ксения ошеломленно посмотрела на Энн:

– Не глупи, Энн. Разве ты не видишь, что я разговариваю с эрлом?

Губы эрла скользили по ее шее, как улитка по садовой стене.

– Миледи… – начала Энн, но леди Ксения оборвала ее:

– Ты мне не мать!

Терпение Энн лопнуло.

– Послушай, избалованная девчонка, или ты сейчас же пойдешь со мной и бросишь этого слюнявого пса, или я уйду одна, и ты никогда больше меня не увидишь.

Реджи поднял взгляд, демонстрируя влажные щеки; его раздражение смягчалось похотью. Похоже, он решил позволить леди самой разобраться с прислугой.

Ксения закашлялась от возмущения и наконец выпалила:

– Не смей так со мной разговаривать! Ты всего лишь горничная! Я расскажу папеньке, что ты натворила. Он вышвырнет тебя на улицу!

Энн смотрела на свою подопечную с жалостью. Ее привязанность наконец-то иссякла.

– Леди Ксения, – проговорила она. – Надеюсь, через год вы все еще будете довольны своим выбором. Я же в своем точно не разочаруюсь.

Выйдя в коридор, Энн услышала глухой стук. Она последовала на звук барабанного боя по изогнутому коридору, вдоль которого с обеих сторон тянулись выветренные каменные вазы и испачканные мелом занавески, прикрывающие входы в другие эксклюзивные ложи. Она наткнулась на того же худого, как метла, капельдинера, который пришел за Реджи, – теперь он стоял перед дверью, покрытой сталью и отделанной перфорированной кожей, которая вела в меховой охладитель. Он весь вспотел, выпучил глаза и едва мог смотреть на Энн, когда она остановилась перед ним, уперев кулаки в бока.

– Вынужден сообщить, что в меховой комнате бродит обезьяна, мэм, и вам туда нельзя, – сказал капельдинер.

– Послушай, я собираюсь открыть эту дверь. Это не подлежит сомнению. – Дверь за ними яростно громыхнула, и юноша подпрыгнул. – Вопрос в том, хочешь ли ты быть здесь, когда я это сделаю?

Почти не раздумывая, капельдинер с нескрываемой поспешностью удалился по коридору.

Энн постучала ногтями по дверце охладителя и громко проговорила в шов:

– Ирен, дорогая! Это я, Энн. Сейчас я открою дверь. Пожалуйста, не раздави меня!

Она на миг прислушалась и, ничего не услышав, отодвинула задвижку на двери и распахнула ее. Наружу вырвались клубы холодного воздуха. Ирен стояла, тяжело дыша, посреди тусклого чулана для меховой одежды, окруженная великим хаосом из пальто, палантинов и вешалок, свидетельствующим о ее недавнем буйстве.

– Где он? – рявкнула Ирен. – Где этот грязный эрл?

– Сейчас для него нет времени. Принц Франциск отправился за Волетой. Я не знаю, что он собирается делать, но уверена, что это нехорошо.

– Как попасть за кулисы? – спросила Ирен, входя в теплый коридор.

– Не имею ни малейшего представления. – Энн заметила, что рукава униформы Ирен разорваны на локтях.

– А где тот парень в шляпе?

– Капельдинер? Убежал.

Застонав от ярости, Ирен оторвала рукава от платья и бросила на ковер. Намереваясь также разорвать тесную юбку, она ухватилась за нее в районе бедер и нащупала комок механического мотылька Сфинкса.

Откровение рассекло туман ярости: если мотылек нашел маленькую луну внутри раскинувшегося города, не отыщет ли он ее и в сумрачных коридорах «Виванта»?

Ирен осторожно извлекла из кармана хрупкий цилиндрик, а Энн смотрела на него, пораженная внезапным спокойствием подруги. Ирен повернула голову механизма, пока тот не издал тихий щелчок, и его крылья развернулись. Крылья с узором пейсли двигались медленно, словно пробуя воздух на вкус.

– Наверное, это прощание, – сказала Ирен, оторвав взгляд от заводного насекомого и посмотрев на Энн.

Маленькая гувернантка наклонилась, взяла подол юбки Ирен и ловко разорвала его по шву до самого бедра.

– Ну вот, теперь ты можешь бежать, – сказала Энн, уклоняясь от взгляда Ирен, очевидно скрывая чувства. – Как легко отменить целый день работы!

Все еще вытягивая ладонь, на которой лежал проснувшийся мотылек, Ирен наклонилась и потянула Энн за подбородок полусогнутым пальцем с огрубелой костяшкой. Энн подняла голову и улыбнулась через силу.

– Мне кажется, тебе было хорошо, – сказала Ирен.

Энн закашлялась слезливым смехом и обвила руками шею амазонки.

Мотылек выпрыгнул из руки и, подпрыгивая, полетел по изогнутому коридору.

Женщины расстались, и Ирен бросилась бежать.

Швейцар за кулисами заерзал на табурете. Он опять отсидел ногу.

Было время, когда он наслаждался музыкой, выискивал вечерние спектакли и хранил программки в маленькой шкатулке под кроватью; время, когда у него было мнение о том, убил ли вальс каденцию и следует ли выдавать этюд за мелодичный рефрен, и это мнение он отстаивал на мягком диване в каком-нибудь салоне до самого рассвета.

Но это было еще до того, как ему пришлось сесть на жесткий табурет за кулисами «Виванта». Он обнаружил, что слушать музыку через стену – все равно что целовать женщину через стекло. Это не приносило никакого наслаждения и оставляло после себя лишь ощущение пародии – нелепой и отвратительной. Необходимость мириться с избалованными музыкантами и их титулованными посетителями только усугубляла эстетическую травму своей оскорбительностью.