Король долины - [37]

Была в нем и другая боль — тайная сила желания. Когда он думал о годах, проведенных в долине, то понимал, что они прошли, теперь он уже не ребенок. Он догадывался, откуда взялось это нечистое чувство, заполонившее его. Путешествие в Новый Орлеан изменило его жизнь. Эти ночи преследовали его. Невинные голубые глаза Доминики, влажная кожа Жинетт… Когда, скажем, он проходил по главной улице городка, направляясь в платную конюшню, и видел молодую женщину, жену или дочь кого-то из ранчеров, то она была для него уже не просто девушкой, идущей через улицу к магазину Петтигрю купить моток пряжи, нет, это было создание из плоти… и ему слышались странные вскрики в темноте. Приступы желания передергивали его, ему приходилось хвататься за твердое дерево коновязи. Вот эта, в простом бумажном платьице, с высоко поднятой головой и красиво изогнутой шеей, вот эта… захочет ли она?..

Стремление к женщинам начало занимать главное место в его жизни. Если поехать на Восток воевать, думал он, то зверь, живущий у него в чреслах, останется в глубине, как в клетке. И если пройти очищение на поле брани, возможно, бес будет изгнан…

Изнемогая от внутренней борьбы, не в силах открыться отцу, сидевшему по ту сторону стола, он поднял голову и сказал:

— Я потом вернусь в долину. Да, когда все закончится. Но сейчас я должен поехать.

— Ты останешься. — Лицо Гэвина налилось краской. — Поработай с Кайли и Риттенхаузом — и тебе достанется твоя доля крови и грома. Я знаю, что тебя тревожит. Ты молодой, и ты думаешь, что в этой долине тебе тесно. Я сделал ошибку, когда показал тебе Новый Орлеан. Но все же останься. Может быть, война придет сюда тоже, и тогда твое место — здесь. А тем временем поработай с Кайли и присмотрись к нему поближе. Это то, что ты можешь сделать для меня — присмотреться поближе к Кайли.

— Да при чем здесь Кайли? Неужели я всегда должен делать то, о чем ты меня просишь? Неужели хоть раз я не могу сделать то, что хочу, что считаю нужным?

— Это обидно, мальчик, — медленно сказал Гэвин. — Ты — свободный человек. Никогда я не держал тебя на коротком поводке, а теперь ты этим злоупотребляешь.

— Нет, нет! Гэвин, вовсе нет! Попытайся понять меня. Разве ты не знаешь, что это такое, когда тебя зуд грызет, и ты знаешь, что если не почешешься, то с ума сойдешь? Вот то, что я сейчас чувствую…

Гэвин рассмеялся, но невесело.

— Это в тебе просто кровь играет, Клей, перебеситься тебе надо. Я-то это понимаю. Тебе почти двадцать лет. Конечно, тебе хочется совершить какие-то поступки, быть мужчиной. Я уважаю это желание. Но, скажу тебе, есть разные способы быть мужчиной. Делать, что тебе хочется, — это не единственная возможность; иногда быть мужчиной означает, совсем наоборот, делать то, что ты обязан делать.

Клейтон молчал секунду.

— А попросту это означает делать то, что тебе хочется, да? — взорвался он.

— Сынок…

— Ты говоришь, что я свободен. Свободен делать то, что ты мне прикажешь? Это не называется свободой. Это называется рабством!

— Придержи язык! — крикнул Гэвин.

— Ладно, я придержу язык. Это, конечно, решит все проблемы, я надеюсь.

Гэвин печально покачал головой.

— Что на тебя нашло, мальчик мой? Где ты научился такой озлобленности? Кто твой новый учитель?

— Никакая это не озлобленность, — пробормотал Клейтон.

Гэвин поднялся и начал набивать трубку. Его обед остался на тарелке, недоеденный. Он зажег лучинку от огня в камине, примял табак в трубке и поднес к нему тлеющий конец лучинки. Пыхнул несколько раз, а потом снова повернулся к Клейтону, и слова его прозвучали мягко, с раскаянием.

— Клей, сынок, поверь мне, я все понимаю. И я бы отпустил тебя, если бы не одно обстоятельство. Я тебе пока не говорил, но скоро мне придется уехать на Восток. Надо кое-что сделать в связи с этой войной. Как только чуть-чуть снизится напряженность, мне придется отправиться в Нью-Йорк. Я не смогу уехать, сынок, если душа у меня будет неспокойна, а душа у меня не будет спокойна, если я не буду знать, что ты остался здесь и присматриваешь за всем. Эд становится слишком старым, слишком ленивым, а Кайли — слишком молодой, и, может быть, слишком ловкий. Ты тоже молодой, но ты — моя плоть и кровь, и тебе я могу доверять. Ты нужен мне здесь. Вот это моя последняя просьба. А дальше — поступай, как знаешь, сам выбирай…

В его словах была такая теплота, такая доброта, столько доверия, что Клейтону захотелось кричать — не от сочувствия, не чтобы извиниться, нет, это было чувство протеста. Почему именно ему судьба назначила быть его сыном и подчиняться его приказаниям? Он твердо посмотрел на Гэвина. Он увидел широкую улыбку на дубленом лице, тонкие выступающие зубы, холод в улыбающихся голубых глазах. Но во взгляде, который он обратил на Гэвина, тоже было что-то столь же холодное и жестокое.

— Хорошо. Ты сказал — сам выбирай, но по-настоящему выбора мне не оставил. Я останусь в долине и буду делать то, что ты мне скажешь. Но я не забуду, что ты вынудил меня к этому. И не вини меня, что бы ни случилось.

С этими словами он отодвинул стул, поднялся и твердым шагом вышел на крыльцо. Постоял там немного, потом кинулся в кораль и оседлал своего коня. Гэвин услышал, как простучали копыта в сторону города.