Король детей. Жизнь и смерть Януша Корчака - [97]

Дети от пяти до четырнадцати лет пришли к пристани в сопровождении полных беспокойства матерей.

— Вы берете дошкольников?

— Я не беру, а вот лодка возьмет.

Лодка выглядела прочной и устойчивой, а лодочник опытным… Все так, но — погода, теплый свитер, морская болезнь, брать ли панамку от солнца, футбольный мяч, перочинный нож, собаку, а вернутся ли они к обеду, ведь мамы будут волноваться.

Свисток. Они ставят парус. Машут руками. Тишина. «Меняются пейзажи. Всплеск. Голубые брызги».

Рассказчик — не фантазер, попавший с детьми в кроличью нору, а скорее ученый, полный сомнений и рассматривающий явления реального мира.

— А драконы бывают?

— Не думаю.

— А когда-нибудь они были?

— В трудах историков о них ничего не сказано. Существовали доисторические животные…

После дискуссии, вызванной вопросами «Может ли быть насморк у лягушки?» и «Есть ли ядовитые деревья?», принимается решение по возвращении учредить научное общество. «Явка на заседания необязательна. Можно встречаться после обеда или по вечерам. Мамы допускаются. И нет ничего дурного в том, чтобы заснуть даже сейчас, когда мы разрабатываем эти планы. Я и сам часто засыпаю на научных заседаниях».

Они вернулись благополучно, никто не потерялся во время пикника на берегу, не произошло ничего из ряда вон выходящего, разве одна девочка обнаружила, как удивительно смотрятся листья в букете цветов, а один мальчик узнал, что не стоит засыпать муравья землей. «И может быть, именно сейчас этот муравей сидит себе дома и рассказывает своим приятелям историю о том, как ему удалось уцелеть», — закончил Старый Доктор свою передачу.

Друг Корчака Ян Пиотровский, редактор радиожурнала «Антенна», считал Старого Доктора величайшим гуманистом и интеллектуалом, который когда-либо выступал на польском радио. «Он говорил с детьми, как если бы те были взрослыми, а со взрослыми — как если бы они были детьми… Он и так понимал нас, но все же прикладывал стетоскоп к каждому сердцу, к каждой душе. После тщательного осмотра добрый Старый Доктор ставил диагноз — и исчезал, прежде чем вы это замечали. Но на вашем столике оставался рецепт и монетка, ведь доктор знал, что его пациент еще беднее, чем он сам».

В небольшой книжке о Корчаке, вышедшей после войны, Пиотровский рассказывает, как он получил разрешение от своего друга на публикацию в «Антенне» его «прекрасного триптиха об одиночестве». Написав на гранках: «Этим завершается третья беседа Старого Доктора», Пиотровский добавил: «Когда мы снова его услышим?» То был призыв, обращенный и к Корчаку, и к руководству польского радио, договориться о продолжении программы. Он особенно надеялся, что начальство студии будет тронуто передачами об одиночестве и не уступит давлению правых элементов, «которые не могли простить этому замечательному человеку его неарийское происхождение». Впрочем, призыв Пиотровского не возымел действия. Студия вновь подверглась атакам антисемитов, и Старый Доктор в очередной раз исчез из эфира. Несколько месяцев спустя Пиотровский получил «официальное и недвусмысленное предписание» от дирекции программ радиостанции не публиковать в журнале какие-либо материалы о Старом Докторе и прекратить подготовку книги по его передачам.

Пока польский мир продолжал выталкивать из себя Януша Корчака, еврейский мир привлекал его к себе. Корчак получал приглашения читать лекции в еврейских общинных центрах по всей Польше. Он принимал эти приглашения, поскольку, как он писал другу, такие поездки напоминали ему посещения маленьких поселений в Палестине. Может быть, он чему-то научится, что-то узнает; а то и сможет поднять дух бедных честных людей, объяснив им, что происходит в стране.

Рахиль Бустан, которой в 1938 году было десять лет, вспоминает, какое волнение поднялось, когда в их городок близ Освенцима, в еврейский общинный центр прибыл Старый Доктор. Он сидел на возвышении, сложив руки на коленях, рассказывал историю про Кота в сапогах и совсем не выглядел важной персоной.

В Варшаве Корчак читал лекции «юным пионерам», ожидавшим визы для выезда в Палестину. При этом он полагал не столь важным подготовить их к жизни в этой стране, как убедить молодых людей сохранить любознательное отношение ко всему миру. «Не следует оставлять попыток найти ответы, которых нет в книгах, ибо мы пребываем в поисках еще неведомых истин о человеке и мироздании», — говорил он в лекции, которую озаглавил «Мы не знаем». Напомнив слушателям, что великие ученые не стыдились признаться в своем неведении относительно многих тайн земли, он цитировал одного исследователя Талмуда: «Я многое узнал от своих учителей и ученых собратьев, но еще больше — от своих учеников».

После лекций пионеры провожали Корчака до дома, окружив плотным кольцом, чтобы уберечь от возможного нападения. Польские хулиганы все чаще угрожали евреям на улицах, толкали их, оплевывали, но Корчак не признавал, что ему угрожает опасность, не позволял себе бояться. Однажды, когда он ехал со своим еврейским воспитанником в переполненном трамвае, какой-то пассажир, обратив внимание на семитские черты мальчика, указал Корчаку на свободное место со словами: «Не хочет ли старый еврей присесть?» Корчак холодно ответил: «Майор не может сидеть, у него чирей на заднице». Испугавшись, что оскорбление польского офицера может иметь неприятные последствия, антисемитски настроенный пассажир поспешил слезть на ближайшей остановке.