Король детей. Жизнь и смерть Януша Корчака - [35]

Даже Валенты (который все еще ворчал на лишние хлопоты и предсказывал, что ничего хорошего из этого не получится) начинал опекать Стефана. Не раз он выходил во двор, чтобы позвать катающегося на санках мальчика, когда тот опаздывал к вечерним урокам — «совсем по-семейному».

Корчак надеялся, что Стефан распознает ребенка в мужчине, который приспосабливается к нему, но знал, что мальчик видит только облысевшего тридцатидевятилетнего военного врача, совсем старика в его глазах. Тем не менее Стефан им восхищался. «Хотел бы я писать букву „К“ совсем так, как ее пишете вы», — сказал он. И Корчак вспомнил, как его сироты старались писать буквы так, как писал их он. И о том, сколько времени потребовалось ему самому, чтобы «М» у него получалось таким же, как у его отца.

Стараясь уловить логику многих вопросов Стефана, Корчак задумался над тем, насколько по-иному видят дети вещи и явления, чем взрослые. Когда Стефан спросил: «Из чего сделаны зернышки мака? Почему они черные? Можно собрать в одном саду полную тарелку мака?» — Корчаку стало ясно, что понятие мальчика о саде охватывает четыре, возможно, пять идей. Тогда как его собственное включает их сотню, а то и тысячу. «Именно тут прячутся корни многих словно бы нелогичных детских вопросов, — указывает он. — Нам трудно находить общий язык с детьми: они употребляют те же слова, что и мы, но для них они наполнены совсем другим содержанием. И „сад“, „отец“, „смерть“ означали для Стефана совсем другое, чем для меня». Он пришел к выводу, что взрослые и дети только делают вид, будто понимают друг друга.

Был вечер. Стефан уже прочитал свои молитвы на сон грядущий, «чмокнул» руку Корчака — польский обычай, которого Корчак не одобрял в своем приюте, но тут мирился с ним, понимая, что это напоминает мальчику обычай, принятый у них в доме. Стефан лежал смирно, но глаза у него были широко раскрыты.

— Скажите мне, пожалуйста, правда, что волосы, если обриться, больше расти не будут?

Корчак понял, что мальчик не хочет причинить ему обиду, прямо упомянув его лысину.

— Это неправда. Люди бреют подбородки, и волосы снова отрастают.

— У некоторых солдат бороды до самого пояса — как у евреев, — продолжал Стефан. — Почему?

— Таков обычай, — объяснил Корчак. — А вот англичане, например, бреют и бороду, и усы.

— Это правда, что среди немцев много евреев?

— Да, есть. А еще есть русские евреи и польские евреи.

— Как так польские евреи? Разве поляки — евреи?

— Нет, поляки — католики, — ответил Корчак. — Но если кто-то говорит по-польски, желает добра польскому народу, тогда он тоже поляк.

Эту веру он почерпнул в собственной семье и проповедовал ее своим варшавским сиротам.

Стефан по-прежнему лежал, широко открыв глаза, спать ему не хотелось. И Корчаку это напомнило, как время отхода ко сну в приюте тоже наводило на воспоминания и тихие размышления.

— Сколько лет твоему отцу? — спросил он у Стефана.

— Было сорок два. Теперь сорок пять.

— Твой отец может тебя и не узнать, вон как ты вырос.

— Не знаю, смогу я его узнать или нет.

— А разве у тебя нет фотографии?

— Откуда? — Новое молчание. — И солдаты чуть не все на него похожи.

В их седьмой день совместной жизни ужин запоздал, потому что Валенты был на дежурстве в офицерской столовой. А потому Корчак опоздал на карточную игру у знакомых неподалеку и все еще был в скверном настроении, когда вернулся в полночь. Он зажег свет и растерялся, не найдя Стефана. Он бросился во двор и увидел, что мальчик бежит к нему.

— Где ты был?

— На кухне. Я там высматривал в окошко, когда вы доиграете. А потом, глядь, вас уже нет. Вот я и побежал, чтобы вас нагнать.

— Ты боялся?

— А чего мне было бояться?

Корчак понял, что Стефаном руководил не страх, а привязанность к нему, и преисполнился «горячей благодарностью к пареньку». Он попытался проанализировать странную власть, которую приобрел над ним мальчик.

«В нем не было ничего особенного, ничего привлекающего внимание. Простое лицо, плохо скоординированное тело, заурядный ум, скудное воображение, ни намека на ласковость — ничего, что делает детей обворожительными. Но это природа, ее вечные законы, Бог, говорящий через этого невзрачного ребенка так же, как через любой придорожный куст. Благодарю тебя за то, что ты такой, какой есть. Простой и обычный».

«Мой сын, — добавил он с нежностью. — Как мне тебя благодарить?»

На восьмой день он стоял у печки, обдумывая уроки этого дня, когда Стефан, уже в постели, сказал:

— А вы мне что-то обещали.

— Что именно?

— Волшебную сказку.

В первый раз мальчик попросил рассказать ему что-то.

— Рассказать тебе новую?

— Нет, я хочу про Аладдина.

Корчак отметил для себя, что из трех уже рассказанных ему сказок — «Золушка», «Кот в сапогах» и «Аладдин» — Стефан выбрал ту, которая была ближе всего его собственной жизни в то время. «Волшебник приходит к бедному юноше и изменяет его жизнь с помощью чудесной лампы. Здесь неизвестный доктор (офицер) внезапно появляется и спасает его из казенного приюта. В сказке рабы приносят вкуснейшие яства на золотых блюдах — здесь Валенты приносит плюшки».

На одиннадцатый день Стефан сказал: