Король без трона. Кадеты империатрицы - [3]

— Тише! Тише, молодой человек! Торопиться некуда… Прежде чем что-нибудь уничтожать, надо узнать, в чем дело, — наставительно заметил Кантекор, делая успокаивающий жест раненому, а затем с прежним невозмутимым видом открыл пакет с письмами.

— Каналья! — простонал кавалергард и нечеловеческим усилием приподнялся на правом локте, схватил было саблю, но силы изменили ему, и оружие упало на землю.

Кантекор оттолкнул его ногой и без всякого стеснения стал разбирать надписи на конвертах, читая вслух:

— «Графу Арману де Тэ, князю де Груа, поручику конной гвардии». Раз, два, три, четыре, пять, шесть, — считал он, — все на одно имя… Сомнений быть не может. Ты такой же русский, как и я! Посмотрим дальше… Дело-то, кажется, скверно!..

Он открыл наудачу один из листков и пробежал его взглядом. Ему бросились в глаза отдельные фразы, имена: «Герцог Энгиенский… мученик… Ривьер… Полиньяк… Иммармон… Узурпатор… Бонапарт… Прованс… д’Артуа… Молодой король, король истинный… Узник Тампля… ослепленной любовью к дочери Корсики…».

Мелькнули женские имена: «Герцогиня Шеврез… графиня де Гиш… мадам Кюстин… маркиза д’Этиоль», много раз попалось на глаза имя «Полина Боргезе»…

Не читая далее, Кантекор сложил бумаги, опустил их в карман к луидорам и подошел к умирающему самозванцу, катавшемуся теперь по земле с кровавой пеной на губах.

— Граф Арман де Тэ, князь де Груа, поручик конной гвардии, француз на русской службе, эмигрант, изменник своей родине, отступник и ренегат! Все ли твои титулы я перечислил? Граф и князь! Примите мой привет! — иронически раскланялся перед ним Кантекор.

— Подлец! — простонал еле слышно тот.

— Можете быть уверены, — продолжал унтер-офицер, — что ваши бумаги в хороших руках! Через несколько дней его превосходительство Жозеф Фуше, министр полиции, рассмотрит их с подобающим вниманием, и если ваши друзья получат некоторые неприятности, то будут обязаны этим вам. Накануне битвы следует сжигать самому такие любовные письма!

— Бандит! Разбойник! Наполеоновский солдат! — мог еще произнести умирающий.

Унтер-офицер на этот раз оскорбился. Он нагнулся, поднял пистолет и сказал торжественным тоном:

— Изменник своему знамени! Император приговаривает тебя к расстрелу. Я исполняю приговор императора его именем!

Затем не прицеливаясь, с расстояния трех шагов, этот судья, ставший палачом, разрядил свой пистолет, выстрелив в окровавленное, беспомощное тело, извивавшееся перед ним в предсмертных судорогах… Выстрелив, он сделал гримасу и почувствовал потребность в оправдании.

— Он сам этого просил, — пробормотал он и, повернувшись спиной к трупу, мерным шагом вышел со двора фермы.

Позади него, оставленный на съедение волкам, в добычу воронам, всем ужасам леденящей ночи, остался лежать на снегу труп в блестящем мундире, окрашивая кровью землю…

Кантекор шел, весело побрякивая золотом в кармане и думая про себя: «Ну, сегодня я не потерял времени напрасно!»

Достигнув аванпостов французской армии, он назвал себя и прошел в лагерь.

II

Жером Кантекор де ла Коррез не был простым солдатом. В двадцать семь лет у него было уже бурное прошлое, полное всевозможных, иногда весьма сомнительных приключений.

Его отец держал гостиницу на пустынной дороге Ма-Шевалье, стоявшую на опушке Кюбесского леса. Шесть месяцев в году она была занесена снегом; она имела очень дурную репутацию, которой вполне соответствовало ее название «Приют повешенного», данное в память прежнего владельца, окончившего жизнь самоубийством. Путешественники здесь были редки, даже в лучшее время года, зато нужда была тут постоянной гостьей.

В пятнадцать лет Жерому надоела нищета. Его тянуло вон из родительского дома и хотелось повидать свет. В одно прекрасное утро он, даже не попрощавшись ни с кем, исчез из дома, бросив отца и мать, братьев и сестер. Правду сказать, если он оставлял многого желать, то и другие члены семьи были немногим лучше.

Отец Кантекора был человек грубый и, когда не было хлеба, кормил семью тумаками. При таких условиях семейная жизнь была не из отрадных; дети были угрюмы, жена болезненна. Она прожила недолго, умерла молодой.

Жером вышел из дома с палкой в руках, с парой деревянных башмаков за плечами и без гроша в кармане. Какой-то прохожий дорогой обратился к нему с вопросом:

— Куда идешь, мальчуган?

— В Париж! — гордо ответил тот не задумавшись.

Это было в начале 1793 года. Париж танцевал в это время карманьолу, и любителям ловить рыбу в мутной воде было полное раздолье.

В продолжение долгого пути мальчик жил воровством. По прибытии в Париж ему посчастливилось приютиться у одного булочника, большого патриота и филантропа, с увлечением посещавшего парижские клубы, чтобы слушать политических ораторов. Он взял с собой и маленького Кантекора, и тот скоро вошел во вкус этих посещений. Таким образом он присутствовал неотлучно при всех событиях этого кровавого года. Он увлекался красноречием ораторов до полного восторга, а когда подрос, то и сам принял деятельное участие в событиях. Перед ним прошли жирондисты, любимцы Бриссо, Верньо, Дантон и Робеспьер; он ревел от горя, видя смерть Марата; сопровождал до ступеней эшафота Шарлотту Корде, рукоплескал палачу, срубившему ее голову. Он видел казнь Марии-Антуанетты, госпожи Дюбарри, Полины Роланд и присутствовал не только как свидетель, но и как сообщник всех этих кровавых расправ. В обществе санкюлотов он научился пить.