Король англосаксов - [48]

Гарольд подъезжал к вилле с этой сладкой надеждой и в то же время со страхом, чтобы сама Юдифь не разбила ее своим вступлением в жрицы, и его сердце билось то тревожно, то радостно.

Он достиг здания виллы в ту минуту, как солнце, склоняясь уже к западу, ярко освещало грубые и темные столбы друидского капища; у жертвенника, как и несколько месяцев назад, сидела Юдифь.

Он соскочил с коня, пустил его на траву, а сам взбежал на холм. Тихо прокрался он сзади к молодой девушке и споткнулся нечаянно о надмогильный камень саксонского героя. Но привидение рыцаря, созданное, быть может, его воображением, и виденный им сон давно уже изгладились из памяти Гарольда; в сердце не оставалось суеверного страха, и все силы его после долгой разлуки излились в одном слове: «Дорогая Юдифь!»

Девушка вздрогнула, обернулась и кинулась стремительно в объятия Гарольда.

Через некоторое время Юдифь тихонько высвободилась из рук своего друга и прислонилась к жертвеннику.

С тех пор, как Гарольд видел ее в последний раз в покоях королевы, Юдифь сильно изменилась: она стала бледна и сильно похудела. Сердце Гарольда сжалось при взгляде на нее.

– Ты тосковала, бедная, – произнес он печально, – а я, всегда готовый пролить всю свою кровь, чтобы дать тебе счастье, был далеко отсюда!.. Я был даже, может быть, причиной твоих слез?

– Нет, Гарольд, – отвечала очень кротко Юдифь. – Ты не был никогда причиной моей горести, но всегда утешением… Но я была больна… и Хильда напрасно истощала свои руны и чары. Теперь мне стало лучше, с тех пор, как возвратилась желанная весна, и я любуюсь по-прежнему свежими цветами, слушаю пение птичек.

– Она тебя не мучила своими увещаниями отказаться от света?

– Она?.. О, нет, Гарольд… меня терзало горе… Гарольд, возврати мне данное мной слово! Наступило уж время, о котором твердила мне тогда королева… Я желала бы крыльев, чтобы улететь далеко и найти там покой.

– Так ли это, Юдифь? Найдешь ли ты покой там, где мысль о Гарольде будет тяжким грехом?

– Я никогда не буду считать ее грехом. Разве сестра твоя не радовалась за тех, кого она любила?

– Не говори ты мне никогда о сестре! – сказал он, стиснув зубы. Смешно твердить о жертвах для того человека, чье сердце ты сама разрываешь на части!.. Где Хильда?.. Я желал бы видеть ее немедленно.

– Она пошла к отцу твоему с какими-то подарками, и я вышла на холм, чтобы встретить ее при возвращении.

Граф сел около девушки, схватил ее руку и говорил с ней. С горечью замечал он, что мысль об одинокой, уединенной жизни запала в ее сердце, и что его присутствие не могло разогнать ее глубокой грусти; казалось, будто молодость оставила ее, и наступило время, когда она могла сказать с полным сознанием: «На земле нет уж радостей!»

Никогда не видел он ее в подобном настроении духа; ему было и грустно, и горько, и досадно! Он встал, чтобы удалиться; рука ее была холодна и безжизненна, и по телу ее пробегала заметно нервная дрожь.

– Прощай, Юдифь, – сказал он. – Когда я возвращусь наконец из Виндзора, то буду жить опять в своем старом поместье; мы будем снова видеться.

Юдифь склонила голову и прошептала какие-то неуловимые слова.

Гарольд сел на коня и отправился в город. Удаляясь от пригорка, он несколько раз обернулся назад, но Юдифь сидела неподвижно на месте, не поднимая глаз. Граф не видел тех жгучих неудержимых слез, которые текли по лицу бедной девушки, не слыхал ее голоса, взывающего с чувством невыразимой скорби: «Воден! Пошли мне силу победить мое сердце!»

Солнце давно зашло, когда Гарольд подъехал к дому отца. Вокруг были рассеяны дома и шалаши мастеров и торговцев. Графский же дом тянулся вплоть до берега Темзы; к нему прилегало множество очень низких деревянных строений, грубых и безобразных, в которых помещалось множество храбрых ратников и старых верных служителей.

Гарольд был встречен радостными приветствиями нескольких сотен людей, из которых каждый оспаривал честь поддержать ему стремя. Он прошел через сени, где толпилось немалое количество народа, и вошел быстро в комнату, где застал Хильду, Гиту и старика отца, только что возвратившегося из своего обхода.

Уважение к родителям было одним их самых выдающихся свойств саксонского характера, как, напротив того, непочтение к ним – капитальным пороком характера норманнов. Гарольд подошел почтительно к отцу. Старый граф положил ему руку на голову и благословил его, а потом поцеловал в щеку и в лоб.

– Поцелуй же и ты меня, милая матушка! – проговорил Гарольд, подойдя к креслу Гиты.

– Поклонись Хильде, сын, – сказал старый Годвин, – она принесла мне сегодня подарок; но дождалась тебя, чтобы передать его на твое попечение. На тебя возлагается обязанность хранить этот заветный ларчик и открыть его… Где и когда, сестра?

– Ровно на шестой день по прибытии твоем в палаты короля, – ответила пророчица. – Отворивши его, вынь из него одежду, сотканную для графа Годвина по приказанию Хильды… Ну, Годвин, я пожала тебе искренно руку, взглянула в глаза твои, и мне пора домой.

– Нет, это невозможно, – возразил гостеприимный граф. – Самый смиренный путник имеет всегда право провести у меня сутки и требовать себе и пищу и постель; неужели же ты способна оскорбить нас и уйти, не присев к нашей семейной трапезе и не принявши даже ночлега в моем доме?.. Мы старые друзья, прожили вместе молодость, и твое лицо оживляет во мне воспоминание прежних, исчезнувших времен.